Ржавчина в крови - страница 9

Леда подняла бровь, желая без слов приободрить Лавинию, явно испытывая симпатию из-за нерешительности, сближавшей их.

Лавиния опустила ресницы, медленно сжала кулак и посмотрела не неё:

– What’s here?..[35]

Что вижу я! В руке Ромео склянка! Там яд принёс безвременную смерть.

И замолчала.

Я подался вперёд, ей навстречу, прося отбросить робость, неважно, что она не помнит точно слов, нам нужен не Шекспир, а только её игра.

Лавиния вздохнула, поправила волосы, взглядом умоляя отпустить её.

– Goon, please,[36] – всё же тихо попросил я.

Лавиния опустила голову и, сдавшись, сделала из вежливости ещё одну попытку:

– O churl! Drunk all, and left no friendly drop to help me after?..

О жадный! Выпил всё и не оставил даже капли милосердной мне на помощь! Тебя я прямо в губы поцелую. Быть может, яд на них ещё остался – он мне поможет умереть блаженно.

И умолкла, затаив дыхание.

– Sorry, I can’t,[37] – произнесла она наконец.

Когда я спросил почему, она ответила, что никогда не сможет играть так же, как её мать, мы ведь, конечно, ждём от неё именно этого – что она станет юным повторением великой Эвелин Уоллес. Но она ничего не может поделать, у нее нет материнской стати, её уверенности, её сценического обаяния. Её таланта.

– Why are you laughing?[38] — спросила она, удивившись моей улыбке и округлив глаза.

Леда тоже не понимала, почему я смеюсь.

– Что с тобой? – спросил она, посмотрев на меня в упор.

Я пожал плечами. Если бы мне нужна была Эвелин, мы позвали бы Эвелин, а не её дочь. Мы не из тех, кто считает, будто цветы в саду источают одинаковый аромат и что Капулетти и Монтекки во что бы то ни стало должны ненавидеть друг друга.

Лавиния долго смотрела на меня, пока не убедилась, что я говорю искренно, и улыбнулась.

– Уста твои теплы, – произнесла она наконец как Джульетта. И повернулась, чтобы выйти.

Когда Леда выглянула в коридор, приглашая следующую девушку, я уже понял, что больше ничего не жду в этот день.

Я подождал неделю, прежде чем познакомил их. Тем временем занимался разными делами, связанными с производством фильма, ходил со старыми друзьями по ресторанам, побывал на спектакле Питер Пэн в Вест-Энде и постарался убедить Эвелин, что её дочь непременно должна играть в моём фильме.

Я не понимал, почему она так упорствовала. В какой-то момент даже подумал, будто она ревнует Лавинию к будущему, которое открывается перед ней, полное надежд и обещаний, в каких самой Эвелин теперь уже отказано. Но это слишком мелочная мысль, и я сразу же отправил её в самый дальний уголок памяти, стараясь найти убедительные доводы в пользу моего предложения.

Даже если она не хотела признавать, что её дочь так или иначе всё равно пойдёт по её стопам, потому что все профессии передаются из поколения в поколение, и у человека, родившегося в актёрской семье, заложено в генах идти на сцену. Я же только предлагал ей прекрасный, грандиозный дебют, на международном уровне. Было бы безумием отказываться от этого.

И действительно, в конце концов Эвелин согласилась. Согласилась с большой неохотой, что в мае Лавиния приедет к нам, в Италию, на съёмки фильма, и договорилась с колледжем, где училась дочь, чтобы ей разрешили пропустить без последствий последнюю четверть учебного года.

И вот настал день, когда мы окончательно обо всём условились, когда я мог познакомить моих молодых героев и понять, не ошибся ли в выборе.