Вывод, который мы слышим на каждом шагу. Здесь, конечно, у меня нет места, чтобы разъяснить эту сложную проблему так называемой теодицеи.
Как же она разрешилась у Гани?
У него на сердце легла тяжелая чугунная плита. Ум был скован посеянным бесовским сомнением. Молитва засохла, сердце окаменело. Мысли кружились и разъедали мозг. Тягостное, мучительное уныние заволокло все его сознание и легло на душу…
(Скажут: да разве это возможно после стольких откровений и чудес? А как же нам, грешным, быть? Но история аскетики и агиология показывают нам такие примеры.)
Проходит несколько дней. Надо искать какой-то выход, не в самоубийстве же?
(Между прочим, сатана не раз подходил с помыслами сомнения и богохульства. <…> И это даже тогда, когда старец уже с бесами разговаривал лицом к лицу и спорил с ними наяву.) И так как Гавриил живет в Боге, и всякая мысль и желание его направляются на Бога, и даже вся его семья так живет, то куда ему идти и кого вопрошать, как не того же Бога?
Поехали с отцом как-то в поле. Вот, недалеко и кусты около их делянки, или полосы. Его любимая полянка и уголок, где он столько раз тайно, со слезами и благодарностью Богу за все молился. Он выискивает предлог и отъезжает сюда для какой-то полевой работы…
Я не буду передавать слов, которыми он молился в эти минуты, лежа на земле, вряд ли он и сам их сознавал хорошо. Только конец его молитвы был такой: «Да будет пшеница…»
Иными словами, он просил чуда. Он хотел его иметь доказательством истинности бытия Божия. И он прошептал в страшном ужасе, добавив не трепещущими устами, а, скорее, одним умом, где-то там внутри, без слов: «…если Ты есть».
Какие бывают случаи и искушения даже у святых! (Ин. 20, 25).
Но Бог, не презревший неверия Своего апостола Фомы, сотворил Свою великую милость и над Гавриилом.
– Вдруг, – передавал о. Гавриил, – над моей головой среди ясного неба раздался гром или как бы громоподобный голос с небес сказал мне: «Будет пшеница…»
Ганя ничком, как бездыханный, лежал на земле. Когда он пришел в сознание, первой его мыслью было: «Есть Бог, есть Бог!»
Подошел отец.
– Ты что какой-то бледный? Нездоровится?
– Да, что-то не по себе.
– Ступай домой. Я один за тебя все тут доделаю.
Но видение – одно, а дело – другое. Оно требует веры. История с пшеницей подходила к концу. Крестьяне Фроловки приступили к ее косьбе. Федор Зырянов тоже хотел с ними заодно это сделать, но сын просит, умоляет подождать. Ну хоть с недельку…
– Это зачем?
– Да может быть, Бог даст еще поправку пшенице…
Действительно, стали по ночам перепадать дожди как из сита. Днем яркое солнце, жара. Так прошла неделя. Хлеб стал набирать (наливать) колос. Зырянов-отец испугался: «Пропадет пшеница. Надо косить. Не то ни зерна, ни соломы не будет». Ганя снова упрашивает.
– Тятенька, подождите. Господь даст пшеницу.
– Да ты в уме ли, пророк? Что ждать-то? Ты погляди, уж осень на носу. Ведь чужой крестьянский скот по полю бродит, весь хлеб потравит.
– Мы караулить будем.
– Ну, хорошо, пророк. Шкуру с тебя сдеру, если пшеница пропадёт.
А погода все продолжается самая благодатная для хлебов. Зерно наливается до «восковой» спелости, колоски поднимаются. Ганя ходит на свою полоску не нарадуется, благодарит все Бога, а соседи завидуют и мучаются, зачем рано сжали хлеб.
Зырянов-отец тоже присмирел. Сыну ничего не говорит, а отвернется в сторону, слезу утирает… А потом уж и без шапки по полосе ходил: «Божья…»
