С царем в Тобольске. Воспоминания охранника Николая II - страница 22

Еще до отъезда из Питера я говорил Керенскому и Кузьмину, что в отряде необходимо будет устроить школу, читать лекции для того, чтобы солдаты не скучали и не распускались от скуки и безделья. Тобольск – городишко глухой, захолустный, зима холодная и продолжительная. Керенский и Кузьмин вполне согласились со мной. По прибытии в Тобольск я немедленно принялся за это дело. В отряде оказалось много безграмотных и полуграмотных. С ними, кроме меня, согласились заниматься и некоторые офицеры, с более же подготовленными занимался я сам: читал им лекции по естественной истории, географии, истории культуры и пр. Бухгалтерию же преподавал мой помощник А. В. Никольский. Кроме того, я неоднократно делал доклады и читал лекции на разные темы в Народном доме для всех, куда ходили и солдаты нашего отряда. До октябрьских событий занятия шли хорошо, солдаты охотно посещали школу. В начале же ноября некоторые совсем перестали посещать школу: очевидно, свое образование они считали законченным. Иногда они являлись в школу и отпускали плоские остроты по адресу старших групп, которые проходили геометрию.

– Все хотят быть семинаристами, учеными, – как-то брякнул один из них.

– Вы мешаете заниматься, – сказал я.

– Пусть, занимаются семинаристы…

– Уходи вон, – громко крикнул один из учеников, – не то иначе с тобою заговорю…

В отряде немало было таких.

В казармах они нередко мешали учить уроки и тем вызывали страшное негодование и ядовитые насмешки. Внутренний разлад в отряде усиливался с каждым днем. Все мои усилия примирить солдат ни к чему не приводили. Удавалось только смягчать остроту вражды между ними. Но и то до поры до времени.

Наконец приехал из Крыма зубной врач, который считался зубным лейб-медиком бывшей царской семьи. Теперь я забыл его фамилию. Поселился он у меня, а врачевать членов бывшей царской семьи ходил в дом губернатора. Не знаю, каких убеждений он был прежде, но в Тобольске он мне говорил, что он толстовец. У меня с ним оказались некоторые общие знакомые врачи. По вечерам мы с ним часто подолгу беседовали о прошлом Николая II. Его рассказы вполне подтверждали мои наблюдения над царской семьей; она задыхалась в однообразной дворцовой атмосфере, испытывала голод духовный, жажду встреч с людьми из другой среды, но традиции, как свинцовая гиря, тянули ее назад и делали рабами этикета. Когда же кому-либо из нецаредворцев удавалось появиться в кругу царской семьи, то такое лицо сразу делалось предметом всеобщего внимания, если только придворная клика вовремя не успевала его выжить. Так было и с Григорием Распутиным. Однажды вечером зубной врач увидал у меня мои воспоминания «Возврат к жизни». Это воспоминание о выходе из Шлиссельбургской крепости.

– Не можете ли дать мне прочесть? – спросил он.

Я согласился. Дня через два он, возвращая их мне, говорит:

– Вы извините меня за самовольство. Ваши воспоминания я давал прочесть бывшей царской семье. Все читали, и представьте, говорю вам без всяких преувеличений, все в восторге. Только Александра Федоровна задала мне странный вопрос: почему он, то есть вы, так не любите жандармов. Просили узнать, нет ли у вас описаний ваших путешествий. Вы много рассказывали о них детям Николая Александровича.

– Здесь у меня нет. Охотно бы дал, – ответил я.

– А ваши воспоминания о Шлиссельбургской крепости?

У меня их не оказалось.

– А хорошо бы дать им прочесть и их. Мне кажется, что кто-то из них их читал. По некоторым вопросам это видно. Александра Федоровна недавно спрашивала Боткина: «Неужели наш комиссар так долго сидел в Шлиссельбургской крепости? Разве это возможно?» А Николай II как-то в разговоре о загранице задал мне такой вопрос: «Когда же вы успели везде побывать?»