– Бринн, я тебя сейчас убью, – бормочу я, открывая шкафчик. Бринн уже на месте, ждет нас с Сесили. Это еще одна наша лучшая подружка. И она бесспорный победитель в соревновании на звание главной сплетницы в старшей школе. Я почти уверена, что все в курсе подробностей моей аварии именно благодаря ей.
– Я тут ни при чем. – Бринн поднимает руки вверх, слово не несет ответственности за эту шумиху, но в то же время как будто ей совсем не стыдно, что так произошло. – В двадцать первом веке живем вообще-то. Аварию показали в новостях, кадры разлетелись по всему интернету. Моя помощь вообще не понадобилась.
Я дала всем самый жирный повод для сплетен за лето. Как одна из моих лучших подружек Бринн умудрилась сыграть двойную роль: с одной стороны, обладательницы конфиденциальной информации, с другой – заботливой подруги. Столько внимания сразу ее ни капли не смущало.
– Если твоя помощь не понадобилась, это еще не значит, что ты молчала в тряпочку, – дразнит ее Сесили.
– Я вообще ничего не рассказывала. – Бринн выглядит возмущенной, а потом поднимает глаза к потолку, как будто пытается что-то вспомнить. – А если и рассказывала, то совсем чуть-чуть.
Я поднимаю брови, она пожимает плечами.
– Да ладно тебе, Нат. Твоя авария – главная новость школы. Такая трагедия. По масштабу это как развод каких-нибудь селебрити. Я не могла вообще молчать. Люди переживали, надо же было как-то их информировать.
Невозможно было ожидать, что Бринн не станет сплетничать. Это часть ее натуры. У всех есть своя «ахиллесова пята», и быть хорошей подругой – значит любить и принимать человека при любом раскладе.
Сесили достает смартфон.
– Нужно сделать наше ежегодное селфи имени Первого Дня Учебы. – Ее улыбка становится немного тусклее. – Ох, это будет наша последняя такая фотка.
Мы делаем селфи в первый учебный день начиная с шестого класса. Тогда у Бринн появился первый мобильник с камерой в нашей компании. В тот же год мы запретили моей маме фотографировать нас троих на школьном крыльце (это она делала еще, когда мы ходили в детский сад). Не в средней же школе, в самом деле! Мы же уже такие взрослые.
– Скажите «стареем», – говорит Сесили. Мы все улыбаемся, и Сесили несколько раз нажимает на экран. Потом смотрит на получившиеся фото. – У меня волосы дурацкие. Давайте еще раз.
Волосы у Сесили не бывают «дурацкими», но я снова натягиваю улыбку и готовлюсь к паре десятков кадров, которые понадобится сделать, пока Сесили не найдет один подходящий. Бринн начинает кривляться уже на пятом фото. Рядом кто-то шепчется и тычет в меня пальцем. Моя улыбка становится напряженной.
Наконец получается фотография, которая удовлетворяет запросам Сесили.
– Нат, как тебе повезло, что ты натуральная блондинка. Я до фига и больше на мелирование спустила.
Я убеждаю Сесили, что ее волосы выглядят потрясающе. И даже пытаюсь сделать вид, что это наш первый разговор на эту тему.
– Какая сегодня прическа у Брента? Он с муссом уложился или просто феном посушил?
Сесили с прошлого года сохнет по моему брату, и, кажется, тот факт, что он выпустился, не потушил пожар в ее крови. Скорее наоборот.
– Понятия не имею, – отвечаю я. – Ты что, реально думаешь, что я столько внимания уделяю волосам брата? – Я обмениваюсь полными скепсиса взглядами с Бринн. Влюбленности превращают мозги Сесили в лапшу. И стыдно от этого всем, кто хоть как-то причастен.
