– Хороший стол был, почаще бы таких.
– А соседка? – Проговорил Николай Павлович Гудзь.
– Соседка?! – заморгал глазами Вася. – Что соседка?
– Как что! Ты же у нас парень весёлый. Отплясывал, верно, с ней! – ухмыльнулся Николай Павлович, окинув взглядом необъятный Васин живот.
– Я чё… на танцы пришёл что ли? Моё дело исть и пить, вот что! Понял!
– Понять-то я понял. Только вот соседка опять же… Обиделась она на тебя, Вася, больше не пригласит на день рождения, – не унимался Гудзь.
– Хе-хе-хе! – ухмыльнулся Вася и победно посмотрел на товарища. – Не впервой уже. Пять раз у ней праздновал, этот шестой был.
– Ну-у-у, Вася, ты, верно, соседке шибко люб, коли шесть раз только на тебя одного сто рублей потратила, и даже гуся не пожалела. Он, верно, рублей на 25 вытянул.
– Поболе! Гусь-то он что, он пять рублей кг, а в том было кг семь, а то и боле.
Блок экстракции и ректификации подал звуковой сигнал. Вася подошёл к технологическому щиту, покрутил какой-то прибор и пошёл на выход из операторской. На ходу бросил:
– После работы ко мне, мужики. Моя уехала в деревню. Гульнём!
– Что это он такой щедрый? – посмотрев на товарищей по смене, проговорил Александр Перелётов, устроившийся на работу в объединение полгода назад.
– Не раскатывай губу, Санёк, – ответил Николай Павлович. – Ключкин не расщедрится. Самим придётся покупать и водку и закусь.
– Это поня-я-я-тно, – протянул Перелётов. – Я не об этом. Он что… всегда так праздник свободы от жены отмечает?
Николай Павлович хмыкнул:
– В отпуске он с завтрашнего дня, вот и решил на халяву гульнуть. Сам-то булку хлеба выставит… ну, и рубля полтора в общий котёл даст. Сам-то пойдёшь, Санёк?
– Мне нельзя, – ответил Александр.
– Что так? – удивился старший оператор Аркадий Павлович Воронцов.
– Меру не знаю!
– В еде что ли? Как Вася?
– Нет, я ем мало, в водке меры не знаю.
– Эка удивил, – ухмыльнулся Воронцов. – Мы её знаем! – с восклицательной иронией. – Хотя… вольному – воля! Дело хозяйское, а я пойду. Если Васю хорошенько подпоить, он добрый и щедрый становится. Как-то хвастал, что у него двадцать литров клюквенной настойки в кладовке стоит. Не пробовал, говорят вкусная.
– Я тоже пойду, – проговорил Николай Гудзь. – Один хрен дома делать нечего.
– Почему так? – спросил его Александр.
– Один я, Санёк. Моя померла уж как три года. Скукотище… одному-то. Да мы с Васей-то в одном доме живём, и даже в одном подъезде, только я этажом ниже, так что далеко идти не придётся. А ты-то как, Витёк, пойдёшь? – обратился ко мне Николай Павлович.
– Жене обещал с детьми к реке съездить. Середина лета уже, а только два раза и были.
– Дети это хорошо. У меня машины нет и никогда не было, я своим детям, когда маленькие были книжки читал, сказки там разные, стишки… А сейчас и глаз не кажут. Вот такие дела, Витёк!
Утро следующего дня.
В шесть тридцать зазвонил будильник, Вася открыл опухшие за ночь глаза, уставился в одну точку в потолке, вспоминая, что было вчера, скинул с себя одеяло и тихо проговорил:
– Хорошо погулял… у Веры на дне рожденья!
Умылся и, как был в трусах и в майке, пошёл на кухню.
– Надюха! Надюха, это… – прокричал Вася и осёкся.
На столе, покрытом клеёнкой в синюю клеточку, стояли три грязных стакана, суповая тарелка с полосками зелёного лука, сиротливо свернувшимися на её пустом дне, засохшая корочка серого хлеба, пустая банка из-под рыбных консервов, яичная скорлупа, солонка и пять порожних бутылок из-под водки, – две с этикеткой «Пшеничная», три с упавшими буквами О и К в слове ВОДКА. По всему этому безбоязненно ползали жирные тараканы.
