– Сейчас чай пить не будем, а почитаем, что нам задали по литературе.
– Да, да, обязательно нужно почитать, – подхватил я, и вдруг мы неожиданно бросились друг к другу. И стали целоваться. И даже присели, вернее, шарахнулись, на кушеточку.
Но далее я ничего не добился. Ляля стала как каменная. Уж как я ни вертелся, какие позы ни принимал. Ляля только иногда вздыхала судорожно. Даже блузку расстегнуть не разрешила.
Затем охнула – через сорок минут должна прийти тетя Тоня.
Это был серьезный аргумент, и я штопором слетел с лестницы во двор.
У Ляли был телефон, все время я ей звонил. Для чего мои карманы были набиты мелочью.
Визиты мои стали частыми. Под полным контролем Ляли. Я уже с точностью до минуты знал, когда приходит тетя Тоня. А до этого времени наши «занятия по литературе» продолжались. Очень медленно я завоевывал части Лялиного складного и такого желанного тела. Но – с большим трудом. Поэтому и я, и Ляля ходили в свободное от «любви и страсти» время бледные, с синяками под глазами. Я даже есть по вечерам не хотел, чем очень волновал маму.
Но! Должен же этот гордиев узел быть разрублен. Или, как говорил товарищ Чехов, ружье в третьем акте обязательно выстрелит. Оно и выстрелило.
Мы лежали на тахте и – целовались. Уже я добился расстёгнутой блузки. Уже объяснил Ляле, как это вредно – такие тугие резинки на чулки. Уже… но в это время хлопнула в коридоре дверь, Ляля вылетела из тахты, как ракета в нынешний век и, шепча: пришла тетя Тоня – начала одновременно натягивать резинку голубого цвета на ногу и застегивать блузку. Конечно, не на ту пуговицу.
Мне было легче. Я надел пиджак, а обувь была в коридоре.
Вот и вошла наша гибель. Тетя Антонина. Она сразу приступила к разборке и до сих пор я помню каждое слово этого безобразия.
– Так, это что же такое, Ляля. Уже парней в дом водишь. Бесстыжая. Хоть блузку правильно застегни. А вы, молодой человек, надевайте свои ботинки и чтобы твоего духа здесь не было.
– Подождите, я вам все объясню, – бормотал я. Сказать смело и прямо, что это любовь. Любовь и все. И про институт, и про совместную жизнь, конечно, в браке, и про многое другое, я почему-то не нашелся.
– А мне объяснять нечево. Вон, дообъяснялся, Ленка блузку застегнуть не может. Ишь, умник, всю облапал. Давай, пошел отсюда, и чтоб духу твоего не было. Да как зовут-то его?
– Марик, – всхлипывала Ляля, вся красная и почему-то еще больше растерзанная, чем во время моих любовных домоганий.
– Ах, Марик к тому же. Давай, катись отсюда немедля. – Голос тети Тони набирал мощь и уже стал в фазе крещендо.
Я выскочил из комнаты, сказав Ляле, что буду звонить. Схватил пальто и вышел на лестничную площадку. Но дверь не закрыл.
А тетя Тоня, занятая разгромом нашей любви, орала во всю мощь разгневанной старой девы и про дверь напрочь забыла. Поэтому я никуда не ушел. А стоял и слушал. Чем дольше я слушал, тем глубже обрывалось мое еще не закаленное сердце.
– Я тебе сколько раз говорила, рано тебе еще путаться с парнями. Хоть школу-то закончи. Ишь, на медаль она идет. Вот тебе и привесят медаль на одно место. И ково нашла. Марика! Да они, евреи, токо и смотрят, как бы от девушки получить. Прямо отвечай – в штаны он лазил?
– Нееет, – рыдала Ляля.
– А што у тебя резинка под коленкой? Значит, чулки снимала! Ах ты, в проститутки что ли метишь, как все Хитровские.
– Тетя Тоня, что вы такое говорите, г-г-г, – всхлипывала Ляля.
