Сад против времени. В поисках рая для всех - страница 10

В какой-то момент рыхлилка наткнулась зубьями на что-то металлическое. Я беспокойно полезла туда рукой: оказалось, это был старый ограничитель – металлическая полоса, которая изгибалась вдоль всего газона. На тот момент, вероятно, сложно было придумать что-то менее модное, чем аккуратный край газона, но для меня этот ограничитель стал будто талисманом, материальным знаком равновесия между хаосом и контролем, изобилием и ясностью, который каждый садовод должен для себя определить.

Конечно, не всё было так плохо. Нам удалось поплавать на пляжах в Данвиче и Сайзвелле. В первую же ночь мы пошли спать и услышали, как перекрикиваются две неясыти, и их беседы продолжались с тех пор еженощно. Иногда я поднималась и вставала у окна, которое выходило на газон, – темное негативное пространство под усеянным звездами небом. Погода держалась, оставалась неизменной, и каждый день я чуть свет ускользала из дома прогуляться с чашкой чаю. Это было лучшее время в саду – на рассвете или на закате, когда все цвета были очень нежными, с розовыми, лавандовыми и иногда золотистыми оттенками.

Я проходила по газону, а потом через первую арку в буковой изгороди, которая вела к прудику, – мое любимое место. Там было по-особенному уединенно. Даже шум с дороги приглушался. Изгибы стены были плотно задрапированы гобеленом зеленых листьев: по ней вились фига и жасмин, Akebia quinata и девичий виноград, который вскоре сменит цвет на кардинальский пурпур. Над парапетом высилась роза Бэнкс, изогнувшись так, что получился своего рода очередной потайной проход. Постоянно было слышно птичье чириканье, от которого возникало приятное чувство, что ты не одинок, что тебе составляют компанию маленькие невидимые существа.

Эта часть сада была самой регулярной. На одном конце пруд в форме четырехлистника, а от него шла каменная дорожка между двумя длинными цветниками, в ближнем торце каждого из них стояло по кипарису – один очень высокий, второй несколько зачахший. В цветниках было по пять отдельных кустов самшита, подстриженных кубами, а с другой стороны дерево робинии, с которого сахарной ватой свисали пушистые гроздья цветов. Рядом с ней в стене – деревянная дверь конюшни. Над изгородью виднелась старая голубятня, увенчанная флюгером в виде саффолкского тяжеловоза.

В этой упорядоченной структуре растения пустились вразнос. Беспорядочное смешение цветов на первый взгляд было даже приятным: невероятно бледная нежно-лиловая герань, сияющие неаполитанским желтым цветки примулы вечерней, сизо-голубые шипастые головки мордовника. Извечный душистый горошек вился по кипарисам, рядом были три высокоствольных гибискуса: розовый, голубой и белый. Но, кроме разве что купы какой-то необычной книпхофии (я думала, что это может быть «Биз Лемон»), большая часть растений там была беспорядочным самосевом, как например, кембрийский мак или белая дрема, или же «бандитами» вроде мелиссы и яснотки, образовавшими плотный полосатый ковер почти во всех цветниках, душа законную растительность. Около конюшни тоже, видимо, творилось что-то странное. Почва там просела намного ниже, а между растениями образовались большие прогалины. Несколько месяцев спустя выяснилось, что на этом месте тоже стоял свадебный шатер.

Изначально в этом пространстве задумывалось что-то в духе и характере внутренних двориков на юге Испании. Пруд необычной четырехлистной формы, как писал Марк Румэри в «Englishman’s Garden», «был позаимствован у классических средиземноморских садов, несомненно, мавританского происхождения». Такой тип устройства официально называется «парадизом», и эта модель гораздо старше, чем мог подумать Румэри. Сады-парадизы возникли в Персии за шестьсот лет до Рождества Христова и были устроены по строгим геометрическим принципам. Они должны быть закрытыми и включать элемент воды: бассейн, канал или ручей, – а также расположенные в определенном порядке деревья вроде гранатов и кипарисов.