Локон подпрыгнул, а потом резко обернулся к ней.
– И ты остановилась? – разъярился он. – Ты остановилась на Дураке? На второй карте?! Какая глупость! Продолжай играть, женщина!
– Нет, – ответила Рваная Снасть, собирая две карты и возвращая их в Колоду. – Я решила остановиться. И ты ничего не можешь с этим поделать. – Она поднялась.
– Сука! Я тебя могу убить в один миг! Здесь и сейчас!
– Ладно, – сказала Рваная Снасть. – Это хороший повод избежать отчёта для Тайшренна. Милости прошу, Локон. – Она скрестила на груди руки и ждала.
Кукла зарычала.
– Нет, – заявил Локон. – Ты мне нужна. И ты презираешь Тайшренна ещё больше, чем я. – Он склонил голову набок, обдумывая свои последние слова, а потом рассмеялся. – Поэтому я не жду предательства.
Рваная Снасть подумала об этом.
– Ты прав. – Она отвернулась и пошла к пологу шатра. Взялась рукой за грубый брезент, а потом остановилась. – Локон, как у тебя со слухом?
– Не жалуюсь, – проворчала кукла у неё за спиной.
– Ты сейчас что-то слышишь? Крутящуюся монету?
– Звуки лагеря, больше ничего. А что? Что ты услышала?
Рваная Снасть улыбнулась. Она ничего не ответила, откинула полог и вышла наружу. Пока она шла к штабному шатру, внутри неё затеплилась странная надежда.
Чародейка никогда не считала Опоннов союзниками. Рассчитывать в важном деле на удачу – полный идиотизм. Первый Дом, который она выложила, Дом Тьмы, коснулся её руки ледяным холодом, гудящим от волн жестокости и обезумевшей силы – и всё же там был какой-то странный привкус, чувство спасения. Рыцарь мог стать врагом или союзником, но скорее всего – ни тем ни другим. Он просто был – непредсказуемый, погружённый в себя. Но в тени воина пляшут Опонны, и Дом Тьмы спотыкается, замирает в полумраке между днём и ночью. Однако тем, что сильнее всего заставило её остановиться, была вертящаяся монета Опоннов.
Локон ничего не слышал. Чудесно.
Даже теперь, когда чародейка подходила к шатру командования, слабый звон звучал у неё в голове, и скорее всего она будет слышать его ещё некоторое время. Монета вертелась и вертелась. Опонны вечно показывали космосу два сменяющихся лика, но ставку сделала Госпожа. Вертись, монетка. Вертись.
Теломен, тартено, тоблакай…
узри имена народов
противящихся столь упорно
забвенью…
Легенда о них
нарушает мои расчёты
циничные, ослепляет
мой взор сверкающей славой…
«Не вторгайся в надёжную клеть
их неприступного сердца…
Не вторгайся в пределы бесстрастных
верных земле навеки
менгиров».
Теломен, тартено, тоблакай…
Стоят нерушимо столпы
до неба,
пятнают стылую землю
моей памяти…
Готос (род.?). Блажь Готоса (II:4)
Имперская трирема рассекала море, как отточенное лезвие секиры, паруса трещали, и рангоут скрипел на ветру. Капитан Ганос Паран не покидал своей каюты. Он уже давно до смерти устал высматривать землю на восточном горизонте. Земля появится – и появится скоро.
Паран откинулся на покатую стену перед своей койкой и, глядя, как лампы покачиваются из стороны в сторону, бездумно втыкал кинжал в единственную, осевую ножку стола, которая уже покрылась тысячей крошечных ямок.
В лицо капитану ударила волна прохладного, пыльного воздуха, он обернулся и увидел, как Шик выходит из врат Имперского Пути. Паран уже два года не встречал главу Когтей.
– Худов дух! – воскликнул Паран. – Неужели ты не можешь найти ткань другого цвета? Эта извращённая страсть к зелёному наверняка поддаётся лечению.
