Сказано с такой самоуверенностью, что может быть только правдой.
Из живота Жерома доносится зловещее урчание. Он пытается заглушить его рукой.
– Расходы нам не возмещают и талоны в ресторан не дают, – уточняет Луи. – Но зато открыли кредит во «Флай пицце», достаточно только позвонить.
Жером тут же срывает трубку. А я вижу, как по коридору проходит странное создание, чудовищно странное, что-то среднее между красавицей и природным катаклизмом. Никто ее не заметил, так что я предпочитаю не тыкать пальцем, уверенный, что это галлюцинация. Вслед за ней проплывают еще две великанши. Вспоминаю про фильм с карликами.
– Эта «Сага» беспокоит меня больше, чем я ожидал, – говорит Луи. – Я уже тридцать лет ковыряюсь в нашем ремесле, но впервые меня просят сделать что угодно, то есть все, что мне взбредет в голову. Все, что я хочу. Такое, на минуточку, что-то да означает. Хотя еще сам не знаю, что именно – кошмар посредственности или запоздалую мечту.
– Учитывая, сколько они нам платят, я склонен думать, что к кошмару посредственности, – говорит Жером, высматривая доставщика пиццы в окошко.
– Мы об этом уже говорили, Луи, я еще не могу решиться писать дерьмо в моем возрасте.
– Ах, Марко, Марко, не рассчитывайте на эту идиотскую «Сагу», чтобы сделать себе имя!
– Быть может, она мне позволит жить своим ремеслом, пусть даже нищенски. Это уже счастье. Сегодня утром я проснулся как сценарист, ел как сценарист, у меня уже привычки и заботы как у сценариста, потому что с сегодняшнего утра я сценарист, черт подери!
Не знаю, что на меня нашло, чтобы ляпнуть такую глупость. Может, я и в этом повел себя как сценарист.
– В таком случае не будем терять ни минуты, живо за работу, – говорит Луи. – Этот день надо отметить белым камешком. Какое сегодня?
– Двадцать девятое сентября.
– Постараемся, чтобы двадцать девятое сентября осталось в Истории. В конце концов, История – отчасти наша работа.
* * *
Через два часа «Сага» все еще не зачата, но мы, ее родители, уже преодолели первую ступень любовного сближения перед решающим соитием. Сближения вкрадчивого, сплошь из пристальных, изучающих взглядов и неуверенных предложений, рискующих показаться смешными. Мы поступили как все – начали с банальностей и общих мест, чтобы отбросить их с дивным чувством, что нам это заповедано. Сперва мы все вчетвером заговорили о деньгах, насилии, а главное, о сексе. Насчет отправных тем не придумали ничего, но они, слава богу, приходят сами собой. Поскольку угождать никому не надо, нам остается удовольствие от собственных грез – последняя защита от скуки и дурного настроения. Если получаешь удовольствие, выдумывая кучу всякой чепухи, значит одним махом приобретаешь силы для долгой работы. Сразу же определилась тенденция: не отвергать ни одного предложения, каким бы вздорным оно ни казалось.
Неуверенно начав с дурацкого предложения Сегюре, мы перенесли действие в современный дом, где на лестничной площадке встречаются две семьи. Одна совершенно классическая: отец – управленец, мать неполный день занята в благотворительной организации, дочь-студентка изучает философию, а шестнадцатилетний сын – второгодник. Другая семья не такая типичная, скорее даже с приветом. Она вернулась во Францию недавно, проведя двадцать лет в Соединенных Штатах (идея Жерома). Отец – гитарист рок-группы – был популярен в шестидесятых, но все еще играет. Мать – секретарша в издательстве, выпускающем книги по искусству, двадцатипятилетний сынок хочет стать агентом Интерпола (как раз сдает экзамены), а его пятнадцатилетняя сестра – вундеркинд (наделена столь исключительным умом, что никто из родных не в силах ее понять. Идея Матильды, которую мы и не пытались оспаривать, пускай сама выкручивается). Все это было еще совершенно не окончательно, но представляло собой зыбкую основу для согласованных действий. Часов около трех мы для разрядки опять заказали пиццу, подбирая имена всем этим славным людям. Для заурядной семейки посыпались: Мартине, Портье, Тиссерон, Гарнье и прочая, прочая.
