Она отказалась от отвара и продолжила вырезать. С одной сторонки у брусочка уже появилось человеческое лицо с широкой страшной улыбкой, а с другой лишь прорезался облик зверя, не то волчий, не то змеиный. Ингрид хотела было добавить звериному оскалу мелких зубов, да мастерства не хватало.
– Что же это такое ты вырезаешь? – Хаук заинтересованно склонился над плечом дочери, и Ингрид охотно показала ему резьбу, покрутив разными сторонами. – Это надо ж! Перевёртыша придумала.
На губах Ингрид показалась едва заметная улыбка.
– Вот дед твой вырезал узоры на этой двери. – Хаук коснулся шершавой рукой резьбы на дереве, погладил ласково изображённого на ней змея, как домашнего кота. – Я же так и не смог научиться, но, видимо, не стоило мне грустить об этом, так как его талант достался тебе.
Он отпил из кружки, обжёгся и отставил пока отвар.
– Ты смотришь на мир его глазами. Ясными и бесстрастными. А потому подмечаешь в нём каждую мелочь.
Ингрид кинула быстрый взгляд на отца. Хаука на краткий миг бросило из жара в холод от её взора, и он закивал, довольный.
– Да-да! Этими самыми глазами. Точно как у твоего деда! – Он снова кивнул. – Взгляд у него был такой же: грозный, холодный, гордый. Но в то же время мудрый. Всё обо всех отец мой знал наперёд, точно сейды были ему знакомы, но был он обычным человеком, как и мы с тобой.
Ингрид опустила ресницы.
– Скажи-ка, дочь, что ты не пошла за Ольгира? Он не обманывал, будто осыплет тебя серебром и золотом. Скажи, увидела в нём что-то недоброе?
Ингрид вздохнула и отложила нож. Она совершенно не понимала, как рассказать отцу о том, что произошло на переправе. Ей было стыдно и страшно, будто в том была её вина.
– Он… – Она помедлила, взвешивая все слова, что приходили на ум, в попытке отыскать нужные. – Он нехороший человек.
– Вот как. Это ты поняла, когда познакомилась с ним тогда?
– Да.
– Я верю тебе, – изрёк Хаук. – Все мы нехорошие люди, просто кто-то может это побороть, дабы не навредить ближнему, или хотя бы спрятать, чтобы на глаза не попадалось, а кто-то – нет.
Плечи Ингрид дрогнули.
– Не думаю, что он опасен для нас. Твой отказ видели лишь его преданные псы, а потому он не захочет возвращаться сюда, чтобы не бередить рану на своём самолюбии. Забудет про нас и отстанет. Я бы предпочёл забыть.
– Я бы не забыла такое, – прошептала Ингрид, но Хаук её уже не слышал. Он ушёл в глубь дома, шумно отпивая горячий отвар. – Я бы отомстила.
Ливень закончился скоро, как и предрекала Ингрид. Она обернулась, чтобы сообщить о том отцу, но он уснул. Ингрид смолчала.
Показался край чистого, умытого неба, блеснуло солнце, и туча против его света окрасилась густой чёрной краской. Грозы ещё громыхали, и Ингрид с упоительной дрожью во всём теле слушала их, переплетая косы лентой. Наконец она выскочила из дому, тихонько прикрыв дверь. Вырезанного перевёртыша Ингрид взяла с собой.
Её босые ступни утопали в сырой траве. Она ёжилась от холодка, но ощущение это было приятным. Взобравшись на холм, она сбежала с него, и ноги несло всё дальше и дальше от дома, от частокола. Река бежала вместе с ней по левую руку. Но вскоре их пути разошлись, и Ингрид свернула на тонкую тропку в лес.
Тот встретил её упоительным запахом сырости и недавней грозы. Под ногами расстилался ковёр из мха и черничных листьев. Ягоды ещё были светлые, незрелые, но кое-где уже попадались тёмные и спелые. Ингрид опустилась к земле и принялась собирать их в пригоршню, одну клала в рот, а три складывала в ладонь, и вскоре набралось с горкой. Она улыбнулась, довольная, и пошла дальше по тропе, неся перед собой в сомкнутых ладонях спелые ягоды. Тёмный сок их измазал её пальцы.
