Саги огненных птиц - страница 6

– Это как широкая река? – спрашивала она тогда.

– Нет, – отвечал Хаук с улыбкой. – Больше.

– Это как пять широких рек… нет. Десять?!

– Нет. Больше. Ещё больше. Ещё злее и темнее.

– И волны, наверное, высоки…

– До самих парусов бывает. Немало людей погубили. Держишься за весло, а случалось, повернёшься, а друга твоего уже и нет – держался слабо. Наверное, потому вода солёная и тёмная, что кровью нашей и по2том напиталась. Засолилась.

– Солёная? – переспрашивала она удивлённо.

– Да. Как кровь, только рыбой отдаёт.

И Ингрид всё думала, как может быть солёной вода. А потом снова спрашивала:

– А у моря есть свой бог?

– Есть, конечно. Бог могуч, силён, как само море. Поговаривают, будто пена морская – это борода его белая и седая. А волны поднимаются, так это оттого, что он гневается, мол, в бороде его щепки запутались – надобно стряхнуть.

Ингрид смеялась. Хоть отец и смотрел печально, он улыбался.

– А у реки свой бог тоже есть?

Отец тогда чесал бороду, задумавшись, и отвечал:

– Не думаю, не слыхивал я о таком. Были, конечно, в воде речной духи, злые и добрые, но про богов вот не слыхивал.

– Тогда я буду её богом, – с удовольствием, но тихо, чтоб не услышал отец, шептала Ингрид.

Она ухмыльнулась дрожащими губами. Пора бы выходить из воды. Она медленно поплыла к берегу, нарочно не нашаривая дно, пока животом не коснулась песка. Ингрид вышла на берег, чувствуя, что окончательно замёрзла, подставила спину солнцу, расплела длинные тёмные косы. Когда тело обсохло под ласковыми лучами, она торопливо оделась.

Провожать день Ингрид поднялась на холм – любила она с него смотреть на зелёную шапку леса и пролысину двора, обнесённого старым частоколом. Расчесав ещё влажные волосы гребешком, она заплела их в одну рыхлую косу, которую перевязала любимой голубой лентой. С собою Ингрид прихватила дудочку. Облизав засохшие губы, она тихо дунула в неё и, поймав нужный звук, продолжила песню. Отец всё не возвращался – наверное, решил заночевать в лесу, поэтому песня была тонка и грустна, но таила в грусти своей тихое счастье от прожитого дня. За днём, почти минувшим, слагались в прошлое былые дни и воспоминания.

Погода стояла тихая и покойная. Не чувствовалось ветра ни с моря, ни со стороны далёких гор. Вода была как полотно – ничто не нарушало её невидимого движения. И в этой хрустальной тишине ясно и грустно звучала дудочка. Она замолкла только тогда, когда из лесу на берег вышел незнакомец – молодой мужчина. Ингрид отняла дудочку от губ и с тревогой пригляделась к нему.

Он был одет невзрачно, но добротно. На рубашке не виднелось ни дырочки, ни заплатки, а за спиной на кожаном ремешке вместе со скудными пожитками висел алый плащ. В руках незнакомец держал лук. Мелькнул в просвете древ закатный луч, и волосы незнакомца окрасились золотом, да таким, что позавидовала бы сама жена Асабрага.

Мужчина заметил Ингрид, сидящую на яру, и обратил к ней свой взор. Она затаила дыхание – так прекрасен он был. Кажется, за всю свою жизнь не видывала она человека здоровее и краше. Мужчина махнул ей рукой, подзывая к себе.

Ингрид сошла с холма ему навстречу, заткнув дудочку за пояс. Вблизи незнакомец оказался ещё пригожей. Был он невысок, но хорошо сложён. Кожа его сияла, как ясное солнце, на скулах и носу пестрела россыпь веснушек. Золотистые волосы лежали на плечах тугими кудрями, а под рыжими усами в бороде играла ухмылка. Лишь голубые глаза отливали зимним колючим холодом. Ингрид смело заглянула в эти глаза, без тени стыда или страха, точно в лицо своему отражению на воде. Незнакомцу понравилась её гордость, усмешка на его губах превратилась в улыбку. Он прищурился, присматриваясь к ней с любопытством.