Как-то мне купили портфель, который я я мыла шампунем и нежно вытирала махровым полотенцем. И конечно, никогда (никогда!) не ставила его на пол! Генка относился к сумкам, как нормальный, поэтому не ведал что творит, когда однажды, устав тащить палку с нанизанными на нее портфелями, встал отдохнуть и вытереть пот со лба, поставив портфели на чистый белый снег. Увидев такое святотатство, я завопила: «Ты поставил мой портфель на снег!!! Ты. Поставил. Мой. Портфель. На Снег!!!»
В это время мои родители, побросав все дела, припали к окну, и мама, схватившись за сердце, в ужасе прошептала:
– Он что сейчас сделал? Он что, поставил ее портфель на снег?
Папа вздохнул:
– Беги, мужик, спасайся.
Мама, прикрыв глаза, всхлипнула:
– Такой хороший был мальчик.
Дальше они наблюдали, как я гоняю Генку палкой по всему двору. Этажом выше его родители, наблюдая ту же сцену, одобрительно кивнули:
– Смотри, Наташа с Геночкой играют. Как хорошо, что наш остолоп дружит с такой хорошей девочкой.
На следующий день Генка принес мне пачку своих высоко ценимых рисунков корявых грузовиков. А я, когда играла в школу… Да, я играла в школу одна, потому что со мной в школу никто не играл. Почему-то им не нравилось, что я ставлю двойки, вызываю родителей и выгоняю с уроков – и все в течение одного урока. Поэтому я играла одна. У меня был настоящий журнал, где были фамилии всего моего класса, куда входили также соседи, друзья и родители. И не могу сказать, что они могли похвастаться успеваемостью. Если бы они заглянули в мой журнал, то устыдились бы своих оценок и узнали бы, что все они второгодники и двоечники. Двойки же я ставила потому, что они красивее пятерок. И всем Генкиным рисункам я влепила двойки, а одному страшному грузовику даже двойку с тремя минусами. Когда Генка пришел в гости и увидел, что его картины оценены не столь высоко, как он думал (да и думал ли он вообще, что рисункам кто-то будет ставить оценки), он выпятил губу и дрожащим голосом промямлил:
– А почему, почему? За что?
Я пожала плечамиа:
– В школе был урок рисования, класс снова не справился.
Но я была хорошим другом. Когда однажды Генка появился на пороге с отцовским огромным чемоданом и заявил:
– Я ухожу. В Америку. Ты со мной?
Я, не думая ни секунды, сказала:
– Дай мне одну минуту.
И пошла за чемоданом. Мы еле выволоклись из дома.
– Куда пойдем? – спросил Генка.
– Давай к общежитию, – предложила я.
Мы залезли с чемоданами на ограду, достали буханку из скудных припасов и стали по очереди грызть. Шедший мимо дядя Ваня-сосед, увидев нас, приостановился:
– Что, спиногрызы, из дома выгнали?
– Нет, мы едем в Америку.
– Валяйте, отчаливайте! Если че, я вам денег дам, ха!
Вдруг к нам подошла какая-то мелюзга в трусах и прошепелявила:
– Цё вы туть сидите? Это мой двол.
Мы объяснили, что мы ни в чьем ни во дворе, а в Америке. Мелюзга, услышав о новой игре, завопила:
– Лебята, айда иглать в Амелику!
Через полчаса дядя Ваня наблюдал из окна, как из двора во двор шныряют маленькие эмигранты с огромными чемоданами, и облегченно вздохнул:
– Ух, наконец-то, отдохнем от вас, кровососы.
Но вскоре он, не успев насладиться тишиной и покоем, услышал, как на улице бегают родители кровососов и жалобно кричат:
– Машенька! Васенька! Оленька! Где же вы?
Дядя Ваня, выругавшись «Чего им не живется, сдались им эти кровопийцы», высунулся в форточку и гаркнул:
