– Язык придержи, – стиснув зубы, сказал Белов.
– А кто услышит? – отвернулся Петренко. – Свидетелей нет. Все полегли.
Григорьев вдруг поднял голову, его голос сорвался:
– А если… если мы… один ящик…
Белов обернулся и посмотрел на него. Просто посмотрел. Григорьев осёкся и умолк.
– …до Маньчжурии отсюда не так далеко, – едва слышно закончил парень, опустив глаза. – Там наши живут… Домик с садом…
– Это тебе Петренко напел? – в голосе Белова зазвенел лёд.
Мохнач медленно выпрямился, его рука легла на винтовку.
– Так вот оно, значит, что… Уже и сговориться успели, крысы.
– Да вы что, товарищи! – побледнел Петренко. – Мы просто рассуждали… – его рука сама собой скользнула к ножу на поясе.
– Не думай, – Белов вскинул наган. – Руки.
Григорьев смотрел на них расширенными от ужаса глазами.
– Товарищ Белов, мы не то… Это просто…
– Молчать, – оборвал его командир. – Предатели. По законам военного времени…
Мохнач шагнул вперёд, уперев ствол винтовки Петренко в грудь.
– Я так и знал, что ты гнида. Змея подколодная.
Петренко вдруг как-то обмяк, расслабился, опустил руки.
– А ты, Белов, святой? Ни разу не подумал кусок пожирнее себе отхватить? Три года гниём на этой войне. И что имеем? Вшей да цингу. А у комиссаров в тылах – икра да бабы голые.
– Сука, – выдохнул Белов, поднимая наган на уровень глаз. – Мы за идею. За будущее. А ты…
– Да плевал я на твою идею! – вдруг взвился Петренко. – Сегодня одна идея, завтра другая! А жизнь одна! Она, твою мать, одна!
Григорьев вскочил, заслоняя собой Петренко.
– Не надо, товарищ командир! Пощадите! Он не со зла… он просто… мечтал вслух…
Белов перевёл взгляд на перепуганное, заплаканное мальчишечье лицо. Таких, как Григорьев, он видел сотни – юных, неоперившихся, верящих первому встречному. Медленно опустил наган.
– Сядь. И чтоб я тебя не слышал.
Мохнач не опускал винтовки.
– Командир, что с ними делать? Пришить, пока не поздно?
Белов покачал головой.
– Нет. Пока нет. Нам груз доставить надо. Это золото… чёртово золото… это кровь революции. Без него всё к чертям рухнет.
– Допустим, – сощурился Петренко. – Доставим. А потом что? К стенке за разговоры?
– Потом будет потом, – отрезал Белов. – А пока – ты под конвоем. Мохнач, глаз с него не спускай. Свяжи его. И этого тоже. – Он кивнул на Григорьева. – Поспим пару часов. С рассветом выдвигаемся.
Он отвернулся, достал из кармана кисет. Скрутил цигарку, чиркнул спичкой. Огонёк на мгновение выхватил из тьмы его лицо – не командирское, а простое, смертельно усталое лицо мужика.
***
Рассвело косо, неохотно. Первые лучи, пробиваясь сквозь густую хвою, лишь делали ночной таёжный мрак более серым и бесприютным. Белов медленно поднялся, размял затёкшие члены, морщась от боли в спине. Ночь на холодной земле не принесла отдыха.
– Подъём, – тихо скомандовал он, толкая носком сапога спящего Григорьева. – Двинули.
Тот вздрогнул, и глаза его распахнулись мгновенно, будто он и не спал вовсе. Взгляд метнулся к груде ящиков и тут же потух. Он неловко поднялся, разминая ноги. Мохнач уже был на ногах, хмурый, как грозовая туча, и стерёг связанных. Петренко сидел, прислонившись к сосне, и смотрел исподлобья – со смесью лютой злобы и затаённой надежды.
– Развяжи, командир, – процедил он. – Обузой буду. Налетят – и что я, связанный?
Белов молча отхлебнул из фляги ледяной воды и покачал головой.
– Обойдёшься. Не доверяю.
– Боишься? – Петренко растянул губы в кривой усмешке. – Правильно боишься.
