Подобрав с земли исхудавшего и поседевшего молодого парня, прибывшие люди констатировали у него крайнюю степень истощения и обезвоживания. Пытались делать вливания, подключили даже специалистов из столичного госпиталя для ветеранов, но Ральф всё же скончался. И до самой смерти нёс невероятную чушь про мёртвых, духов и грехи.
Салех дотянулся до выжившего даже через много миль, сомкнув костистые когти смерти на горле бедняги.
Нима шла по лесу, который был так подробно описан в записях Ральфа, добытых Гувером из госпиталя, и чувствовала холодок внутри. До полноценных ледяных волн было далеко, впереди ещё шагали наёмники, и волноваться пока не стоило.
Внезапно она остановилась, с удивлением пощупав своё лицо через тонкий шёлковый платок. Удивительно, конечно, что этот придурковатый аристократик не попытался сорвать с неё этот кусок ткани, решив, будто она желает его оскорбить и намерено скрыть свою личность. Впрочем, выходцу из Ледяного Щита было бы просто противно трогать кого-то не из его круга. Не в первый раз Нима задумалась, как этот народ вообще воспроизводит себя. «С такой ненавистью к женщинам, им бы уже стоило стать, как минимум, двуполыми. А как максимум…» – продолжать эту мысль она не стала, быстро ощупав левую скулу.
Рубцы шрама были на месте. Они прощупывались сквозь тонкий шёлк так явственно, что ошибиться было невозможно. Но чего-то не хватало. И этим чем-то была боль.
Тянущая, пульсирующая, выматывающая боль, преследовавшая столь долгое время, отпускающая лишь на время сна, куда-то пропала, стоило ей пересечь линию лесного массива. Только за одно это Нима готова была упасть в чёрные лужи грязи и обнимать землю Салеха с благодарностью. Боль стала такой привычной в жизни, что Нима сроднилась с ней, перестав замечать, пока приступы, сопровождаемые свечением рубиновых рубцов, не становились совсем уж невыносимыми. И вот теперь её старая подруга покинула её, отпустив на время.
Следовавшие рядом амазонки, предпочитавшие называть друг друга номерами Двадцатая и Сорок Восьмая, тоже приостановились, поглядывая на женщину. Нима сделала вид, что поправляет платок на лице, а сама ослабила крепления кожаного чехла с замысловатым орудием. Лезвия на концах тонких псевдокожаных нитей шевельнулись, словно живые, расправились внутри чехла и замерли, ожидая, когда им выпадет возможность поработать. Нима положила пальцы на серебряную голову совы, служившую набалдашником. Вокруг замерли острые листья, торчащие с серых веток деревьев, воздух казался прозрачной смолой, в которой застряли случайно попавшие в неё предметы. И только несколько тёмных мух продолжали раздвигать кисель на тропинке, пробираясь поближе к границам Салеха.
– Командир, – тихо спросил Тукк, сжимая в руках остро отточенный тесак, который он вытащил в самом начале пути, чтобы прорубаться сквозь растительность. Только вот растительности вдоль тропинки было не так уж много, и серые ветки неприятно тенькали, когда сталь тесака срубала их. Но палач не стал прятать лезвие. – Я хотел спросить о предыдущих группах, заброшенных сюда. Мне, в общем, всё равно, что нам придётся тащить обратно, но… Они все остались здесь?
Рэнфри, идущий чуть впереди Деливеранса, точно так же сильно стискивал в левой руке слегка повлажневшую рукоять своего револьвера 49-го калибра. Командир видел, что другие наёмники тоже испытывают если не страх, то какое-то подсознательное напряжение, заставлявшее вцепляться в рукояти оружия, ножей или тесаков-джунглерубов без видимых на то причин. Серость леса, тишина его туманных мутных полян и едва ощутимый запах гнили, казалось, пробирались в самую глубину души, вызывая ощущение нереальности и оторванности. Словно они уже были не в живом и ярком мире, а погружались всё глубже в посмертие. Как в древних легендах и сказках, уходя в туман, чтобы вечно скитаться по сумрачным полям и лесам, не обретя покоя.
