Волынский уселся первым, Крафт сел напротив, Лёвенвольд пристроился возле архитектора, запахнув в мех свои кукольные туфельки, инженер прыгнул на запятки. Рабочие бодро побежали, саночки заскользили по льду.
Крафт раскрыл чертежи:
– Здесь, – указал он рукой в тёплой перчатке, – будут стоять два дельфина, плюющие горящей нефтью. Перед домом планируем поставить шесть пушек, стреляющих ледяными ядрами. Фундамент и стены едва начали закладывать. Лёд молодой, прогибался, пришлось укреплять.
– Как укрепляли? – спросил Волынский, и тут же игривое воображение выдало картину, как молодой лёд даёт трещину, санки с бульканьем идут под воду и министр торжественно тонет в компании противного Лёвольда.
– Налили воды, она замерзла, лёд окреп, – разъяснил Крафт.
Глаза его покраснели, нос был синий от холода.
– Хлебни, архитектор, – Волынский протянул ему фляжку, тот отхлебнул, предложил Лёвенвольду, гофмаршал скроил брезгливую рожу. Лицо его было белым и бархатно-яично-гладким – особенно в сравнении с красным обветренным лицом Крафта – лишь тёмные глаза лихорадочно болезненно блестели.
«И только глаза его дивно сверкали… Интересно, какая у него станет физиономия без пудры, если его умыть?» – подумал Волынский.
– А позади дома планируем поставить слона, – продолжал Крафт, возвращая фляжку после прощального глотка. – Слон обещает трубить и также извергать пламя. Чертёж слона ваше высокопревосходительство может наблюдать на листе три.
Волынский открыл лист три и оценил слона. Лёвенвольд – такое же высокопревосходительство, согласно табели о рангах – вытянул шею и тоже посмотрел, правда, он-то видел слона вверх ногами.
– А пламя из слона не растопит лёд? – спросил любознательный гофмаршал.
– Отнюдь, – отвечал архитектор, – конструкция этого не позволит.
Саночки замерли напротив еле намеченных пирамид.
– Это будут врата, – поведал Крафт. – Смотрите лист четвёртый.
Лёвенвольд вытащил из муфты табакерку, дважды вдохнул табак (жадина, не предложив никому ничего!) и уставился на Волынского горящими подведёнными глазами, словно что-то хотел спросить, да не решался. Так и не решился, отвёл взгляд и зарылся носом в пушистую муфту. Полозья подпрыгивали, и хвостики муфты магнетически дрожали…
Санки вернулись к месту своего отправления, остановились, рабочие побросали сбрую, и Крафт провозгласил:
– Мы закончили нашу маленькую экскурсию. С чертежами господин обер-егермейстер и господин обер-гофмаршал смогут ознакомиться подробно уже в более тёплом месте.
– Благодарю, Георги!
Волынский свернул чертежи и шагнул на снег.
– Пропала муфта! – Лёвенвольд сидел в санках и в растерянности прижимал к носу кружевной платок, сочно пропитанный кровью. Изрядно облитая красным муфта валялась рядом на снегу. – Так бывает, сегодня слишком уж солнечный день…
Архитектор протянул ему чистый платок, и Лёвенвольд отбросил свой, кровавый, в сугроб.
– Спасибо, Жорж, – проговорил он по-немецки, – мне чертежи не нужны, я ничего в них не смыслю.
– Как же ты чинишь фонтаны? – не утерпел Волынский.
– Как придётся…
Лёвенвольд выбрался из саночек, всё ещё пряча нос в розовое от крови кружево.
Волынский неотрывно смотрел на него из-под густых бровей. Взгляд его был – живой, огнём написанный вопрос:
«Зачем ты здесь?»
И Лёвенвольд серебристо рассмеялся – улыбка сверкнула из-за кровавого платка – и почти пропел по-немецки:
– Артемий, я боюсь спросить – ты ведь знаешь мой нерешительный, робкий характер… Но скажи, ты ведь уже дарил герцогу своих… пупхенов?
