Самиздат в СССР. Тексты и судьбы - страница 10

. <…> Репрессии по отношению к писателям за их художественное творчество, даже политически окрашенное, расцениваются нашими литературоведами как акт произвола и насилия, даже когда речь идет о России XIX века; тем более это недопустимо у нас сейчас. Мне это казалось очевидным и несомненным. Но вот мой муж арестован. Три месяца сидит в тюрьме за художественное творчество. Его произведения рассматриваются и оцениваются небольшой группой специально отобранных людей, в том числе следователем, который – как я поняла во время допроса – не умеет отличить гиперболу от фактографического описания, сатирическое или фантастическое произведение от документального отчета. <…> Мой муж, как я теперь знаю, опубликовал свои произведения за границей. Как бы ни расценивать его поступок с точки зрения морали, он уголовно ненаказуем. В нашем кодексе такие действия не квалифицируются как преступление, а “Декларация прав человека”, подписанная и нашей страной, в ст. 19 утверждает “…право на свободу распространять идеи любыми средствами независимо от государственных границ”. <…> Вместе с тем официальные лица на официальных собраниях говорят о Синявском и Даниэле как о заведомо виновных людях, чья преступная деятельность и даже преступная сущность не подлежат сомнению. Тем самым нарушается основной принцип законодательства – презумпция невиновности. <…> Все это, вместе с отсутствием гласности, вызывает у меня (вероятно, и у многих других) опасение: не будет ли в дальнейшем судебном разбирательстве нарушена законность, объективность и справедливость? Не предрешена ли судьба моего мужа – независимо от законов, по чьему-то произволу? Вся история ареста и следствия … противоречит принципам демократии, внушает самые серьезные опасения и напоминает времена культа личности, осужденного партией. Я требую немедленного освобождения из тюрьмы моего мужа и Синявского»[40].

Целью этих писем было не только стремление освободить близкого человека от незаконного судебного преследования, но и заявить о неприятии официальной точки зрения на проблему взаимоотношений личности и государства.

В связи с политическим процессом Синявского – Даниэля и общественным резонансом вокруг него широкую известность получило открытое письмо Лидии Чуковской[41] к Михаилу Шолохову. Последний резко осудил писателей при выступлении на XXIII съезде партии, повторив вопрос М. Горького: «С кем вы, мастера культуры?». Нобелевский лауреат по литературе не разбирал стилистические достоинства и недостатки опубликованных на Западе повестей и рассказов, его речь была выдержана в духе обличения «врагов народа»: «Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а “руководствуясь революционным правосознанием”. Ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите, еще рассуждают о “суровости” приговора…». Выступление всенародно любимого писателя изобиловало газетной риторикой периода построения социализма и помимо «оборотней» А. Синявский и Ю. Даниэль клеймились также как «аморальные отщепенцы, пасквилянты, уроды и предатели, с бешеной злобой и ненавистью относящиеся ко всему советскому»[42]. Лидия Чуковская в своем открытом письме, направленном в правления Союза писателей РСФСР и СССР и в редакции центральных газет, провидчески назвала речь советского литератора «исторической»: «Ваша позорная речь не будет забыта историей!». Она также напомнила, что «сталинское попрание закона стоило миллионов невинных жизней». Чуковская, в отличие от Шолохова, вспоминая произведения Ф. Достоевского, Л. Толстого, А. Чехова да и своего оппонента, говорит об «очеловечивающем смысле русской литературы», о книгах великих русских писателей, которые «учили и учат людей не упрощенно, а глубоко и тонко, во всеоружии социального и психологического анализа вникать в сложные причины человеческих ошибок, проступков, преступлений, вин». Автор письма обратила внимание на то, что Шолохову с его способностью понимать огромные социальные сдвиги и движения человеческой души следовало бы не требовать «расстрелять писателей в 24 часа», а попытаться объяснить, «какие стороны нашей нынешней жизни и почему подверглись сатирическому изображению в их книгах, что побудило их взяться за перо, какие свойства современной действительности не позволили напечатать произведения дома». В заключение Л. Чуковская настаивает: «Литература уголовному суду неподсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не лагеря и тюрьмы»