– Где служил? Как? Что?
– Майнинген. Десант.
– Я в Ордруфе. Артиллерия, водитель. Надо же! Рядом, все два года рядом, и не знали!
– В Эйзенахе бывал часто…
– Да ты что! Мы там на боевом дежурстве стояли. Десантуру сто раз видели, общались. У них казарма рядом с нашей.
– Ну да. Там я и бывал.
– Эх, тёзка, вот судьба! Два года рядом, и не виделись!
– Ну, чего теперь… Теперь домой!
– Как там? Давно письма получал?
– Недавно. Но отвечать…
– Сам такой. Перед «дембелем» не больно на письма тянет…
– Санёк, Санёк!.. – вдоль уже остановившегося поезда спешил Игорь. – Там наших строят. Прапор увидел, как ты спрыгнул, ругается теперь.
– Иду. – Санька попрощался с Маталкиным. Того тоже позвали в строй.
Казалось, что служба изо всех сил старается удержать этих молодых крепких ребят. Не сдаётся.
Санька и Игорь вместе поторопились обратно к своим. Вдали уже был виден строй. Снег радостно скрипел под подошвами их парадных ботинок. Запыхавшись, подошли.
– Товарищ прапорщик, разрешите стать в строй?
– Становитесь, – спокойно и даже несколько вальяжно проговорил невысокий коренастый Кутяк. Пока Санька и Игорь пополняли шеренгу, добавил: – Голиков, ты ещё не на гражданке! Хочешь, верну в часть? Уедешь домой на Новый год…
– Не надо, товарищ прапорщик, – на ходу поморщился Санька. Но по тону старшего по званию понял, что тот совсем не собирается выполнять угрозу.
И всё же Кутяк посерьёзнел. Всегда лёгкая, загадочная, а иногда ну просто элегантная улыбочка на его лице с крупными выделяющимися скулами и большим, правильной формы носом сменилась озабоченностью и беспокойством.
– Ехать нам далеко, – тихо сообщил он стоявшим в строю солдатам. – Если кто-нибудь ещё раз, не дай бог, попробует сделать то же самое, что сделал Голиков, то… – Кутяк для убедительности сжал правую ладонь в огромный кулак, погрозил «дембелям». – Больше предупреждать не буду. Сразу в пятак! Ясно? – Последний вопрос он задал почти примирительным тоном. Понимал, что для ребят служба закончилась. И всё же надо было довезти их целыми и невредимыми до аэродрома. Ответственность за это лежала на нём, потому и напустил на себя серьёзный вид.
– Так точно…
– А то не ясно…
– Понятно… – забубнили в строю.
– Смотрите, могу завернуть партию в часть! – для полной доходчивости приврал прапорщик. – На Новый год уволитесь…
– Не надо…
– Вот вам делать нечего…
– Голиков, сидел бы уже, чего прыгать!
– Так земляка увидел…
– Ну и что? Дома б встретились…
– Так одноклассники…
– А-а-а, это и вправду интересно. И другой бы прыгнул! – разбирая случившееся происшествие, заволновался строй.
– Моё дело предупредить! – с напускной строгостью выдохнул Кутяк.
Все всё поняли.
– А сейчас стоим у вагона, нервно курим. Кто хочет, тот пусть садится на свои места. Отправка… – прапорщик, слегка улыбнувшись, взглянул на наручные часы, – должна быть через полчаса. Никто никуда без разрешения ни шагу! – Договорив, он ещё раз глянул на часы и пошёл в направлении вокзала.
Чего уж тут не понять? Домой! Каждый хочет домой!
Крупная железнодорожная развязка в Веймаре жила энергичной, насыщенной жизнью. Уходили и приходили поезда, салютуя короткими, а иногда длинными гудками. Там и здесь сновали военные разных национальностей, разных родов войск. Одни нарядные, с чемоданами в руках; другие обезличенные одинаковой, мятой, иногда совсем не по размеру подобранной военной формой, с тёмно-зелёными вещмешками на плечах. Одни – домой, другие – на службу. Слышались сердитые выкрики офицеров, командующих подходившими и уходившими строями. Из висевшего на высокой мачте репродуктора часто раздавались громкие команды диспетчеров на русском и немецком. Нёсся гул приезжающих и отъезжающих крытых тентами военных машин. Во всей этой несусветной суете, ни на секунду не прекращающемся размеренном движении поездов, машин, людей чувствовалась близость большого пересыльного пункта, ощущалась грозная, непоколебимая мощь стоявшего за всем этим государства – СССР.
