– А можно, я не один приду? Я же не один флаг поднимал!
В трубке пообещали согласовать этот вопрос на месте.
Гоша бросился вызванивать Кирку. Барклаю он звонить не собирался.
На Петровской его с примчавшейся Киркой провели в роскошный дворец с пышной белой лестницей и множеством не менее роскошных позолоченных залов. В том, где их оставила дама из Ленсовета, бродили еще с десяток человек, да за дверью, в которую шмыгнула дама, дурачились два пацана: долговязый, повзрослей, в коричневом пиджаке, разыгрывал бой на шпагах с другим, полненьким, помладше.
На Гошу с Киркой никто не обращал внимания, и пронырливая Кирка, пользуясь этим, разнюхала всё, что можно.
– Вон этот длинный, в коричневом пиджаке, и есть принц Эдинбургский, – шептала она Гоше собранную информацию, – а вон та, за дверью, с мрачным взглядом, сейчас у Романовых самая главная! Она ему, кажется, тетка… а вот эта, с которой та, что нас встречала, разговаривает, – это их гид! Она им их бывшую собственность показывает! Этот дворец до революции тоже Романовым принадлежал, – тараторила Кирка, – представляешь?!
Впрочем, Гоша ее не слушал: от окружающего великолепия у него скрутило живот.
Вскоре дама зычным голосом объявила, чтобы все с фотоаппаратами и камерами покинули помещение, и принялась вместе с гидом строить Гошу с Киркой посреди зала в шеренгу. После громогласного объявления к ним подошел приосанившийся и повзрослевший принц. Гоша не без удивления отметил, что, похоже, они ровесники. Больше никого из Романовых не представляли.
Гид зачитала обращение:
– «Для миллионов людей во всем мире поднятое вами знамя стало символом конца коммунистической эпохи России! А для всех русских людей за рубежом – надеждой на ее возрождение!»
Затем принц шагнул к Кирке (Гоша видел, как та подпрыгнула, будто коснулась горячего чайника) и к нему.
– Поздравляю, – пожал руку принц, – и желаю всегда оставаться с Россией!
На этом церемония закончилась.
Кирка была в восторге. Выйдя на набережную, Гоша уже устал от всех, кому Кирка похвастает знакомством с настоящим принцем!
Настроение Гоши было не таким радужным.
– О чем вы там болтали? И чего ты дергалась? – мрачно спросил он, скорее из вежливости, чем из любопытства.
– Так я же не знала, что он мне будет руку целовать! Мне раньше никогда рук не целовали! Тем более принцы! Я ее теперь неделю мыть не буду! – трещала Кирка. – А ты чего такой мрачный?
– Да что это за прием? – вздохнул Гоша. – Поставили и выставили… хоть бы подарили чего или…
– А что ты ждал? Шубу с барского плеча? Золотой портсигар в алмазах? Или орден с крышку люка? – издевалась Кирка.
– Да нет, зачем мне орден? Я согласен на медаль, – вздохнул Гоша, с грустью вспоминая с какими надеждами он ехал на Петровскую набережную. По дороге он подготовил целую речь, обращенную не столько к принцу, сколько к Барклаю, он хотел перед камерами рассказать всему миру о нем и Кирке и очень надеялся, что сегодняшний день станет днем их примирения!
– Они даже всех фотографов выставили! Значит, и фотографий твоего принца у тебя не будет, – ворчал он. – Да и вообще, могли бы на что и разориться! Барклай Отечеству восемь карабинов со стропами не пожалел! Тоже, знаешь ли, не копейки, а уж Романовым-то сам Бог велел!
Мнение Гоши об этом не изменилось, даже когда Кирка принесла газету с заметкой об их чествовании. Заметка называлась «Герои России».
