Когда юноша вернулся домой, мама стряпала на кухне, Таня что-то писала в комнате, сидя за столом, а соседский кот Тиша мирно спал, обняв коридорную тумбочку и положив лапу на трубку коммунального телефонного аппарата.
– Мама, я… я, – Антон запнулся, – я есть хочу!
Мать посмотрела в счастливые глаза сына и покачала головой:
– Ой ли?.. Ты купил то, что я тебя просила?
Антон не услышал вопроса матери. Прямо в ботинках, не разуваясь, он прошёл на кухню и рухнул на табуретку.
– Мама, жизнь прекрасна!
Мать улыбнулась в ответ, внимательно поглядела в глаза сыну, отложила стряпню и присела рядышком.
– Антоша, а ты не влюбился случаем?.. – спросила она, внезапно став вопросительно-серьёзной.
– Мама, что ты говоришь?! Ну разве можно вот так спрашивать?! – захлёбываясь словами, Антон вскочил с табуретки и умчался в комнату, успев по пути дёрнуть сестру за косу.
– Эй ты, ненормальный! – взвизгнула Таня.
– Тань, не трогай его, он не услышит тебя сегодня, – негромко за сына ответила мать и повернулась к плите.
Часть 2
Первомайское солнце, как огромная театральная рампа, заливало городские улицы светом праздничного веселья. Белый воздух больничной палаты подрагивал от ритмичных вздо-охов военного оркестра, порционно сотрясавших «касторовое царство» через распахнутое настежь окно.
Патронажная сестра Верочка сидела на подоконнике и провожала глазами бравых военных оркестрантов, марширующих под окнами городской больницы.
– Нас провожать пришли, – отозвалась старушка из глубины палаты.
– Да что вы, Розалия Львовна, это они вас приветствуют. Праздник же! – ответила Вера.
– Да-да, праздник… – едва шевеля губами, прошамкала старушка и перевела взгляд на соседнюю кровать, где лежал большой пепельно-рыжий старик и щурился в потолок сквозь круглые стекляшки очков.
– Антоша… Антоша, ты спишь? – задыхаясь от огромного количества сказанных слов, прошептала Розалия Львовна и добавила как бы самой себе: – А помнишь то первое Первое мая?..
Старик, приоткрыв глаза, попытался улыбнуться. Говорить он не мог и лишь взглядом старался ответить Розалии, что, конечно, он помнит всё, от первой минуты их случайного знакомства до вот этой, последней, нет-нет, ещё не последней…
Старик попробовал вытащить из-под одеяла руку, но плечо не слушалось. Это заметила Верочка и, спорхнув с подоконника, подсела к нему на кровать.
– Вот так, Антон Владимирович, – она бережно направила руку старика к кровати Розалии Львовны и второй рукой помогла старушке дотянуться до ладони мужа.
Верочка знала: подолгу лежать, касаясь ладонями друг друга, было единственным желанием этих милых старичков, которые практически перестали принимать пищу и реагировать на окружающую жизнь. Когда их ветхие, морщинистые ладони коснулись друг друга, Верочка наскоро вытерла собственные слёзы и затем по очереди салфеткой вытерла старичкам щёки и впадины глазниц.
Вдруг Розалия Львовна начала задыхаться. Она хватала сухими пепельно-серыми губами воздух и никак не могла вдохнуть. Глаза старика воспламенились огнём беспокойства. Насколько хватало его несуществующих сил, он сжал слабеющую ладонь жены, будто хотел удержать её от падения в пропасть. Но старушка с каждой секундой всё более оседала телом, сливаясь с горизонталью кровати. Её ладонь, зажатая в руке старика, некоторое время ещё подрагивала, потом замерла, потом вдруг встрепенулась прощальным всплеском силы и… безжизненно затихла в холодных пальцах мужа.
