– Стыдиться следовало, если бы вы остались. Теперь – нет. Конечно, если вы не позволите ему уговорить вас вернуться.
– Такому не бывать.
– Рада это слышать. Идти можно только вперед. Но не назад.
Джанет кивнула. Может, поняла. Скорее – нет.
Для многих людей свободная воля – право на борьбу, но не с тяготами жизни или несправедливостью, а с тем, что для них будет только лучше.
– С синяком уже ничего не поделаешь, – сказала Эми, – но есть смысл приложить лед к разбитой губе.
Джанет поднялась с подлокотника, направилась к двери спальни.
– Хорошо. На мне все заживает быстро. Мне иначе нельзя.
Эми положила руку на плечо женщины, задержала ее.
– Ваша дочь, она аутистка?
– Один врач так говорил. Другие не соглашаются.
– И что говорят другие?
– Кто что. Различные недостатки развития с длинными названиями и без надежды на улучшение.
– Ее лечили?
– Пока ничего не помогло. Но Риза… она и вундеркинд. Если хоть раз услышит песню, может спеть ее или сыграть мелодию… на детской флейте, которую я ей купила.
– Раньше она пела на кельтском?
– В доме? Да.
– Она знает язык?
– Нет. Но Мейв Галлахер, наша соседка, обожает кельтскую музыку, заводит ее постоянно. Иногда она сидит с Ризой.
– То есть, однажды услышав песню, Тереза может идеально воспроизвести ее даже на языке, которого не знает?
– Иной раз это так странно. Высокий нежный голос, поющий на иностранном языке.
Эми убрала руку с плеча женщины.
– Она когда-нибудь…
– Что?
– Делала нечто такое, что казалось вам необычным?
Джанет нахмурилась.
– Например?
Чтобы объяснить, Эми пришлось бы открывать дверь за дверью, ведущие в глубины души, в те места, посещать которые ей совершенно не хотелось.
– Не знаю. Не могу сказать ничего определенного.
– Несмотря на все ее проблемы, Риза – хорошая девочка.
– Я в этом уверена. И очаровательная. У нее такие красивые глаза.
Харроу рулит, серебристый «Мерседес» легко вписывается в повороты, обтекает их, будто капелька ртути, а Лунная девушка злится на пассажирском сиденье.
Каким бы хорошим ни был для нее секс, с кровати она всегда поднимается злой.
Причина – не в Харроу. Она в ярости, потому что может получать плотское наслаждение исключительно в темной комнате.
Это ограничение она наложила на себя сама, но за собой вины как раз и не ощущает. Воспринимает себя жертвой и перекладывает вину на другого, не кого-то конкретно, а на весь мир.
Утолив желание, она испытывает опустошенность с того самого момента, как уходит последняя волна оргазма, и пустота эта сразу заполняется горечью и негодованием.
Поскольку тело и разум она держит в узде железной хваткой, неконтролируемые эмоции ничем себя не проявляют. Лицо остается спокойным, голос – мягким. Он легка, грациозна, внутренняя напряженность не чувствуется ни в походке, ни в жестах.
Иногда Харроу готов поклясться, что может унюхать ее ярость: едва заметный запах железа, поднимающийся от скалы из феррита, в раскаленной солнцем пустыне.
Только свету по силам справиться с этой особенной яростью.
Если они уходят в комнату без окон днем, она хочет, чтобы потом был свет. Иногда выходит из дома полуголой или полностью обнаженной.
В такие дни встает, подняв лицо к небу, открыв рот, будто приглашает свет наполнить ее.
Пусть и естественная блондинка, с солнцем она в ладу, никогда не обгорает. Ее кожа темнеет даже в складочках на костяшках пальцев, волоски на руках выгорают добела.
