– Лёша, я, как старший брат, желаю тебе добра. Оставь свой Север – ну что привлекательного нашёл в Заполярье?
– Эдик, – возразил Алексей Трофимович, – о чём ты? Ведь ничего не знаешь. Послушай, …
– Нет! – перебил его Эдуард Трофимович. – Послушай меня, а потом расскажешь.
Алексей Трофимович устремил взгляд на брата.
– Конечно, не знаю, с кем ты, но… Одним словом, – махнул рукой Эдуард Трофимович, – недавно побывал я в Ленинграде и, представь, встретил там Машу. – Он хитро улыбнулся.
При имени её у Алексея Трофимовича загорелся румянец на лице, глаза его засияли от желания узнать подробности.
– Где ты её встретил? – глухим голосом спросил он.
– В нашем главном Управлении, – ответил брат, улыбаясь. – Она стала умолять меня сообщить, где ты. И сказала, что понять не может, отчего ты исчез, а ещё сказала, что жалеет об одном, что не нашла тебя.
– И что ты ей ответил?
– Ну что я мог ответить? Я ничего не знал о тебе. Так и сказал. Она рыдать… Но я плохой утешитель, ляпнул, что пора бы ей тебя забыть… Эх, Лёшка, Лёшка, меня бы такая женщина полюбила, птицей бы помчался к ней.
– Но что дальше, брат?
– Дальше? Да она после моих слов так глянула на меня… И знаешь, что сказала? Что не забывала тебя никогда.
Алексей Трофимович, туманно глядя на стакан, через силу, сказал:
– У меня другая женщина… Мать этого ребёнка. – Произнося это, он мыслями был в Ленинграде. – Она выжить мне помогла, понимаешь? – Говорил, а мыслями был в Ленинграде.
– Конечно, надо всегда оставаться человеком…– согласился брат. – Но ведь у тебя с Машенькой была любовь…
– Эх, брат… – ответил Алексей Трофимович, скривив губы в печальной усмешке. – И что же ты ещё сказал ей?
– Что я мог ей ещё сказать? – уже нехотя сказал Эдуард Трофимович. – Что ты исчез…
– Я исчез? Да меня арестовали… Арестовали и отправили на Север. Я не мог ни тебе, ни ей дать весточку. Арестовали по политической статье, точней, за баловство юношеское… – Он умолк, налил вина, выпил, и продолжил: – Представь, двести километров гнали нас по тундре пешком… На тридцать шесть арестантов двенадцать конвоиров. – Топали мы под дулами автоматов, не веря, что будет конец пути.
Опьяневшему, ему хотелось говорить и говорить о тяжести лишений.
– Что скажешь тут? – продолжил он. – Только то, что плохого много, а хорошего нет… Хотя, когда дом первый отстроили и перешли в него из дырявых палаток, конечно, очень радовались, пусть и был он из досок и продувался ветрами. Потом проложили железную дорогу до Дудинки, поезда стали ходить. Я там и остался – сначала стрелочником, обходчиком, потом старшим диспетчером станции. Ну, а теперь начальствую на станции второго Норильска. Зэков и сейчас везут к нам. А жена моя, Ксения Семёновна, сама приехала. Познакомились и поженились… Она призналась, что у неё на Большой земле два мальчика, пока живут у её матери. Вот я и решил одного привезти на Север. Паренёк хороший. Эх, жизнь…– Он вздохнул, и, помолчав, продолжил. – Меня освободили, но без разрешения выезжать на Большую землю не имею права. Вот так, брат. Отпустили съездить за мальчиком.
– Это несправедливо, – пробасил дед, хмуря лохматые брови. – Тебя освободили, так чего не дают шагу ступить? Что наверху глядят? Раз пятьдесят восьмая, так на всю жизнь? И конца доброго человеку не видать?
– Будет конец извращенцам! – сжимая кулак, проговорил Эдуард Трофимович. – Придут люди, которые мракобесие осудят…
