Трифон Иванович воздевал только руки к потолку и шептал:
– Нельзя так, Акулина, нельзя! Нечего тебе в торговые дела вязаться! Андреян мне перед праздником нужен. Как быть без приказчика, коли полна лавка покупателей!
– Ну, коли так, я плакать буду… На всю квартиру плакать буду. Пусть соседи знают, что вы надо мной тиранствуете…
Акулина села на стул и, закрыв лицо руками, начала причитать.
– Меня обижают, а хозяева и заступиться за меня не хотят. Я сирота в здешнем месте… Женщина я сырая, слабая…
– Не вой, не вой ты, бога ради! Довольно… – махал руками Трифон Иванович.
– А сгоните завтра Андреяна?
– Да уж сгоню. Ну тебя…
– Голубчик, как я любить-то вас за это буду! А Пантелей приедет, вот вы его в приказчики и возьмете. Он человек торговый.
– Какой же торговый человек, коли в извоз ездил! Такие нам не годятся.
– Нет, он и яблоками торговал.
– А нам надо человека, который бы был к суровскому делу привычен.
– Научится.
– Нет уж, ты вздор не мели. Я уж наметил себе приказчика.
– А куда же я племяша-то дену? Нет, нет, чтобы уж взять мне племяша, чтобы уж взять Пантелея… Он парень шустрый, ходовой. Зачем же я его тогда выписывала-то?
– А кто тебя знает зачем! Ты бы еще всю деревню выписала.
– Так, так-то вы со мной… Обидчик…
Акулина заморгала глазами и наконец заплакала.
– Господи! Что же ты это со мной, Акулина, делаешь! – всплескивал руками Трифон Иванович. – Обещалась утешать меня за все мои блага, а сама только тревожишь. Ну, полно, полно… Не вой, не вой… Найдем мы и Пантелею место.
– Я хочу, чтобы он при мне жил…
– Да ведь еще не скоро приедет, а там видно будет. Ну оставь плакать… Ну чего ты! Как тебе не стыдно.
Акулина утирала рукавом слезы и говорила:
– Сами разобидите, а потом и стыдите… Трифон Иваныч… Я клюквенной пастилы хочу, – переменила вдруг она тон. – Пошлите за пастилой.
– Да посылай сама. Ведь кухарка есть.
– Я хочу, чтобы вы мне удружили.
– Эх!.. – крякнул Трифон Иванович и поплелся в кухню посылать Анисью за пастилой.
Когда он вернулся в комнаты, Акулина уж улыбалась.
– Милый! – говорила она, кладя ему руки на плечи и ласково смотря в глаза. – Как я вас люблю-то… А только вы меня не раздражайте, а предпочитайте, и тогда я вас еще больше любить буду.
XI. Нимфа карает и награждает
Было утро рождественского сочельника. Трифон Иванович только еще восстал от сна и, покрякивая, шмыгал туфлями по комнатам. На столе пыхтел самовар. Приказчики еще не уходили в лавку. В столовую вошел приказчик Андреян и поклонился хозяину.
– Что тебе? – спросил его Трифон Иванович.
– Акулина послала. Сказала, что вы требуете.
– Акулина! Сто раз вам повторять, что ли, чтоб вы не смели называть ее Акулиной! – закричал на него Трифон Иванович. – Акулина Степановна она для вас, а не Акулина. Сам я называю ее Акулиной Степановной, и вы должны так звать! Зачем она тебя прислала?
– Не могу знать-с.
Акулина уж и сама стояла в дверях.
– А затем, что вы мне обещали по шеям его прогнать, – ответила она и села на стул.
Трифона Ивановича всего передернуло.
– Ступай, матушка… Нечего тебе тут делать… – сказал он Акулине.
– А вот выдадите ему расчет да прогоните, так тогда и уйду.
Нужно было покориться. Трифон Иванович покраснел, пошамкал губами и, обратясь к приказчику, произнес:
– Увольняю я тебя… Прямо за непочтение увольняю. Не умеешь жить… Дрязги да свары… Смешки да зади ранья.
– Да когда же я вас, Трифон Иваныч…
