Кошкин кивнул. Воробьев ему нравился все больше.
Вопрос был не праздный, потому как, в теории, надпись мог сделать кто-то уже после смерти Аллы Соболевой — чтобы оговорить садовника. Ее собственная кровь к тому моменту, скорее всего, уже засохла бы или стала вязкой. И кому-то могла прийти в голову идея сделать надпись чем-то другим, весьма на кровь похожим. Жаль, не выйдет узнать, кровь ли это животного или человека, но, по крайней мере, любой другой краситель получится исключить.
— Это что же — во всем подвале не нашлось ни карандаша, ни клочка бумаги? Что за необходимость такая — кровью на стене писать? — спросил Кошкин, вновь пролистывая материалы дела.
Прочтя некоторые из дневниковых записей вдовы Соболевой, он уже знал, что она склонна к драме, но чтоб настолько…
— Не нашлось, ваше благородие! — заверил Антонов. — Ни клочка, ни карандаша. Дамы, бывает, того, на поясе писчие принадлежности носят, но старушка не такая была. При ней только часики нашли и сережки.
Кошкин не стал придираться — хоть и казалось это ему странным. Решил, что чуть позже сам осмотрит с лампой каждый уголок. Вдруг еще что найдется? Но пока решился осмотреть коридор, что вел, по словам Антонова, прямиком в дом.
— Зачем понадобилось соединять садовницкую с жилой частью? Расспросили хозяев? — поинтересовался Кошкин, протискиваясь в довольно узкий проход.
Стены здесь также были каменными и белыми. И тоже то там, то тут имелись бурые отпечатки, подсказывающие, что Алла Соболева по коридору прошла, наверное, не единожды.
— Так проход не с садовницкой соединяет, а с винным погребком, — хмыкнул Антонов.
В коридоре и правда имелось ответвление: узкий проход безо всяких дверей, который расширялся в прямоугольную нишу. Подняв лампу над головой, Кошкин оглядел совершенно темное, заброшенное помещение с парой бочек вдоль стены и внушительным количеством рядов стеллажей, сплошь уставленных пыльными бутылками.
Немало бутылей, впрочем, отсутствовало — даже на беглый взгляд, — о чем красноречиво говорила пыль на стеллажах, аккуратно очерчивающая донца несуществующих бутылей.
— Ваша работа? — мрачно поинтересовался Кошкин.
— Господь упаси, ваше благородие! Да мы бы ни за что… — Рядовой густо раскраснелся вопреки словам. — Кухарка говорит, барыня не охотница была до спиртного, но вот сыновья ее, особливо младший, наведывались часто именно за винцом. Соболевы-то прежде виноторговцами были, виноградники имели на югах — с той поры и запасы.
— Узнаю, что мародерствовали, — под суд пойдешь, — заявил Кошкин резко.
А впрочем, он не сомневался, что некое количество бутылей с вином точно ушло, и наверняка не без молчаливого разрешения самого станового пристава. Бутылок здесь десятки — кто их считать будет?
Но больше Кошкина интересовали не бутыли, а стены в нише. Из того же светлого грубого камня, которые, если задеть перепачканной в крови рукою, не отмыть никогда. Но крови как раз не было, сколько Кошкин ни высматривал, — ни на стенах, ни на полу. Едва ли Алла Соболева сюда заглядывала.
Взмахнув лампой в последний раз, он вернулся в коридор и теперь уж дошел до его конца — упершись, к своему удивлению, в литую чугунную решетку вместо двери. Запертую, конечно.
— Ее что же, так и не отпирали? — спросил он у Антонова.
— Нет, ваше благородие. Надобности не было… да и ключи кухарка сыскать не смогла. Но, ежели хотите, сломать замок можно — господин Соболев согласие дал.
