— Будьте добры, подождите здесь, — Саша указала Воробьеву на кресло в библиотеке. Замешкалась: — Господин Кошкин просил, чтобы я передала вам именно дневники мамы, или подойдут любые ее записи?
Воробьев в ответ вскинул брови. Уточнил:
— Так ваша матушка вела дневники?
Господи боже, конечно, Кошкин не говорил ему о дневниках — ведь она сама его просила не распространяться! Снова Саша кляла себя за глупость и готова была провалиться на месте. Ответив что-то невнятное, она скорее убежала к себе — и вышла только через пару минут, сумев, как ей показалось, полностью успокоиться и неся в руках несколько маминых писем — длинных, как всегда, но с пустым, неважным содержанием. Саша могла только молиться, чтобы Воробьев не заострил внимание на ее фразе о дневниках.
Он как будто и не заострил. Поблагодарил ее за письма, мельком их проглядывая, и только теперь Саша заинтересовалась, для чего им нужны образцы маминого почерка.
— Неужели господин Кошкин сомневается, что эту… надпись на стене сделала мама? — догадалась она.
Тот пожал плечами, не став лукавить:
— Господин Кошкин, кажется, вовсе сомневается, что убийство совершил садовник.
— И он прав, это действительно сделал не Ганс! Не подумайте, будто я выгораживаю его, но… Ганс просто не мог этого сделать!
— Вы хорошо знаете, должно быть, господина Нурминена?
— Достаточно хорошо… — отозвалась Саша, невольно отведя взгляд. — Я навещала маму на ее даче каждую субботу, а по воскресеньям Ганс отвозил нас в церковь.
Воробьев вдумчиво кивнул, будто все это уже знает, и Саша сообразила, что они с Кошкиным успели допросить Ганса — тот сам им все и рассказал. Сыщик ее догадку подтвердил:
— Да, господин Нурминен говорил об этом. Только он упомянул, что последние, кажется, полгода до своей кончины Алла Яковлевна, ваша матушка, чаще брала извозчика для поездок в церковь.
— Это так, — нехотя признала Саша.
— Алла Яковлевна не говорила с вами о причине? Быть может, она назначала с кем-то встречи после посещения храма и не хотела, чтобы ее садовник знал об этом?
— Нет-нет, дело не в том, что она скрывалась от Ганса… — Саша хмурилась, потому что каким-то невероятным образом виновным снова казался Ганс.
Однако этот сыщик внезапно подошел слишком близко к тому, о чем, она надеялась, догадается Кошкин, прочтя дневники. То, с кем мама встречалась, выйдя из церкви, было ключевым моментом. Только говорить об этом кому-то, кроме Кошкина, наверное, не стоит.
Или стоит…
Саша вновь была полна сомнений, даже, едва ли не впервые, подняла прямой взгляд на Воробьева. Глаза за стеклами очков у него были ясными и мудрыми, понимающими. И все-таки не стоит говорить ему о дневниках — ведь именно в них маминой рукой написано, с кем она встречалась после церкви и для чего. Лидия Гавриловна велела ей довериться Кошкину — не Воробьеву. Так тому и быть. В конце концов, если Кошкин посчитает нужным, то сам поделится с товарищем.
— Матушка не хотела надолго отрывать Ганса от работы в саду… я думаю, в этом все дело, а не в том, что она что-то скрывала от своего садовника, — взяв себя в руки, вполне ровно ответила Саша.
Воробьев, кажется, поверил, кивнул. Но заметил:
— Вы видели господина Нурминена только в роли кучера, и видели весьма редко — когда он правил коляской больше полугода назад. Выходит, вы знаете его немногим лучше, чем, скажем, Юлия Михайловна.
Это было правдой. Последние месяцы до маминой смерти Саша уж точно видела его только издали в саду.
