Через два часа после восхода солнца с погрузкой было закончено и уставшие мужики повалились на расстеленные тут же на берегу рогожи.
– Отдыхайте недолго, перекусите, чтобы дорой не стоять, и отходим, – произнес Савва и, поднявшись наверх берега, поспешил в сторону самой дальней солеварни.
Она, как и многие другие, располагалась вдоль Емецкой улицы в единственном обнесенном невысокой оградой дворе. В нескольких шагах от нее, рядом с болотом и начали рыть спрямленное русло Поруси. Отец просил его посмотреть, в каком состоянии находится выкопанный летом участок.
Вчера было не до того. В Русу пришли уж когда стемнело, и что-то разглядеть в такую пору было невозможно. Савва весь день провел за кормовым веслом и к концу дня изрядно устал. Несмотря на свое положение, он не гнушался в походах обыденного труда. Садился, когда нужно и сам за весла. Вместе со всеми тащил за ремни ушкуй через волок. Одевался не броско. Незнающий человек, глядя на него за работой, вряд ли мог узнать в нем боярского сынка.
Невеселые мысли, что его сейчас одолевали, он пытался гнать прочь. Что теперь от того толку. Теперь только удача им в помощь будет. А как чувствовал, что приморозит и идти в Русу плохая у отца задумка. И Куикка о скорой зиме предупреждала. Но разве старому Петембуровцу бабкины виденья указ? Назвав отца старым, Савва остановился. Он попытался посчитать его возраст и оттого забавно сгибал пальцы. Сосчитал раз. Потом еще раз для проверки. По всему выходило, что отцу всего пять десятков. Савка сравнил его со старцем Игнатием, что при Святой Софии дьяком служил, и разница вышла большая. В пользу священнослужителя.
Мужики какое-то время лежали молча. Потом один из них, рыжий коренастый детина, приподнялся на локтях и поглядел по сторонам.
– Суров сынок-то боярский. Старый-то Петембуровец помягче с народом. Не придется нынче ему в Зваде поохотиться. Торопиться, чтобы не вмерзнуть где, – произнес он.
– А вы с Саввой-то похожи, – проговорил другой с огромным, идущим через все лицо шрамом, лысоватый холоп. – Я тебе, верно, не первый говорю?
– Ну, ты Лука, сравнил, – усмехнулся рыжий.
– А что? – подключился к разговору худющий, с больным выражением лица мужичок. – Плечи у вас, как воротина в тыне. Шире не бывает. Годков-то сколько тебе?
– Осенесь два десятка стукнуло. Хотя нет, год лишний прибавил. В следующем двадцать-то будет, – недоверчиво ответил начавший разговор парень. – А тебе зачем?
– Так и боярину столько. Оба, как медведи вразвалочку ходите. Вот только спесив ты. Боярин супротив тебя ягненком блеет, – заметил худощавый.
– Ты, Горнило, чего такое говоришь? Три десятка годов тебе, а городишь невесть что. Посмотри на мои волосы. Нос. Чего тут сходного? А что нравом не складным, так житье-то у меня сам видишь. Не мед все одно, – вскинулся рыжий крепыш.
– Что волосы? У боярина чернявые против твоих кудрей не устоят. Лицо-то тоже как и твое – лопатой. Уши в растопырку, – не унимался сухощавый.
– Одно лицо, – прыснул лысый, обнажив гнилые желтые зубы.
– Да, уймитесь вы! – буркнул на балагуров мужичок в старой, видавшей виды черной свите, – На весла так будете напрягать, как языком чешете.
– А чего ими махать. Ветерок нам в помощь, – Горнило покосился на говорившего и, подложив руку под голову, прикрыл глаза.
Угомонился и лысый Лука. Он лежал с краю и, повернувшись ко всем спиной, прикрыл голову полой вотолы.
