– Да, с удовольствием, – объявила я.
– Только можно нам сперва доесть, тетенька? – спросила Олив.
– Конечно, можно, – рассмеялась дама.
Проглотив остатки угощения, мы взяли свои кульки и вышли на улицу вместе с мужчиной и его красивой супругой.
Нас усадили на мягкое заднее сиденье блестящего черного автомобиля. Чтобы посмотреть в окошко, Олив пришлось встать на колени. В салоне пахло кожей и сигаретами. Я никогда раньше не сидела в машине. Оказалось, что это здорово. Я погладила прохладную гладкую обивку сидений и почувствовала себя ребенком из богатой семьи, а не нищим сорванцом из Ист-Энда.
Тони пришел бы в восторг. Он был, конечно, тем еще мелким пакостником, но внезапно я поняла, что скучаю по нему. Скучаю по его острым коленкам и дырявому свитеру и по тому, как брату всегда было плевать, что о нем подумают. И с какой отчаянной любовью он заботился о маме, так что порой даже я его не понимала. Эта любовь стала еще сильнее после того, как папа ушел на войну. Я уставилась в окно на домики и людей на улице. У лавки мясника выстроилась очередь. Здесь не было руин, которые остаются после бомбежек. Может, здесь вообще не было войны. С трудом верилось, что не далее как сегодня утром мы с Олив попрощались с мамой в стенах Рэннли-Корта, а теперь уже ехали на роскошном автомобиле в свой новый дом. Странно было сидеть в салоне с этими незнакомыми людьми, но ни страха, ни неловкости я не испытывала. Женщина то и дело поворачивалась и улыбалась нам, спрашивая, все ли в порядке, и указывая на различные важные места, которые мы проезжали.
– Это деревенская школа, – сказала она, – вон там магазин, а здесь почта. Отсюда вы сможете отправлять письма домой.
Я покосилась на Олив, чтобы узнать, не расстроило ли ее упоминание о доме, но она, судя по всему, даже не обратила внимания.
Проехав через деревню, мы свернули на дорогу, возле которой стояла старая каменная церковь. За ней тянулось поле.
– Что это? – вдруг спросила Олив.
– Где, милая? – не поняла женщина.
– Вон то, с ножками. Такое грязное. И вот еще, и вон там… С ума сойти можно! Да их тут целая сотня, чтоб мне провалиться!
– Это овечки, милая.
– Овечки?
– Да.
– Но овечки ведь должны быть белые, разве нет? Как белые облачка на ножках!
– На картинках они такие, но в жизни овечки ходят по грязным полям и успевают испачкаться.
Олив скривилась.
– Неправда, – продолжала настаивать она. – Овцы не такие должны быть.
– Может, это только у нас в Уэльсе овцы такие грязные, – предположил мужчина.
– Ну может. – Олив нахмурилась и прижалась носом к оконному стеклу. – Не похожи они на овец, – повторила она с глубоким недоверием.
– Ну в Лондоне-то вряд ли живет много овец, милая.
– Их там вообще нет, – вставила я.
– Вот видишь.
Олив это не убедило, и она продолжала бросать недовольные взгляды на грязных овечек.
Еще немного, и мы въехали через большие железные ворота на усыпанную гравием подъездную дорожку. Машина остановилась.
– Вот мы и прибыли, – объявил мужчина.
Все выбрались из машины. Мы замерли, глядя на дом, где нам предстояло жить. Это был прекрасный старый особняк, к тому же просто огромный.
– И в какой же части вы живете? – спросила Олив, с восторгом уставившись на открывшийся перед ней вид.
Женщина с улыбкой посмотрела на нее:
– Во всех сразу, пожалуй.
– Только вы двое и больше никого?
– Олив, – одернула я сестру, – это невежливо.
– Прости, Нелл.
