Но утром он их снова надел.
***
Кэл проснулся с мыслью, что всё это – бред похмельного мозга. Очки лежали на тумбочке, будто обычный аксессуар. Солнце било в окно, превращая комнату в аквариум с жёлтым светом. Он потянулся к ним, потом замер: а что, если они снова покажут? Но любопытство жгло сильнее страха. Как тогда, в детстве, когда он заглядывал в запретный ящик с вещами матери.
Очки прилипли к вискам, будто живые.
Первой жертвой стал парень из кофейни на углу. Кэл наблюдал, как тот вытирал бокал, и вдруг – футболка, джинсы, даже кроссовки растворились, как дым. Перед ним стоял тощий подросток с прыщами на бёдрах и татуировкой на груди: «Mom, sorry». Кэл фыркнул. Невидимая нагота. Он заказал двойной эспрессо, чтобы скрыть дрожь в руках, но внутри всё звенело от восторга. Это же сила Бога, подумал он, направляясь в кампус.
К полудню он накопил коллекцию абсурда: профессор литературы в трусах с розовыми пони, монахиня с пирсингом в пупке, полицейский с тату «Eat the Rich» на ягодице. Он хохотал, пока не зашёл в метро.
Вагон 7 линии в час «пихоты». Люди впивались друг в друга локтями, а Кэл смотрел сквозь них. Пальто, костюмы, платья – всё исчезало, обнажая тела. Но потом он заметил её. Женщина в бежевом тренче сидела у двери. Под тканью не было кожи.
Мышцы, как мокрые верёвки, обвивали кости. Череп улыбался желтоватыми зубами. Ни крови, ни внутренностей – словно анатомический манекен. Она читала книгу, и её пальцы (голые сухожилия) перелистывали страницы.
Кэл выскочил на следующей станции, споткнувшись о ступеньки. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Галлюцинация. С похмелья. Отравление. Он сорвал очки, сунул в карман и побежал к выходу, давясь запахом пота и ржавчины.
Но к вечеру он снова их надел.
***
Он сидел в кафе «Чёрный кот» у окна, тыкая вилкой в чизкейк, и проверял правила:
Очки работают только на людях.
«Голые» не реагируют на его взгляд.
Чем дольше носит, тем больше видит.
Хозяйка кафе, миссис Ковальски, несла ему кофе. Под её фартуком пульсировало чёрное сердце – нет, не сердце. Шар. Совершенно гладкий, без клапанов, без артерий. Он закашлялся, проливая эспрессо на джинсы.
– Всё в порядке, дорогой? – её голос звучал нормально. Но когда она отвернулась, её тень на стене повернула голову и засмеялась.
Кэл выбежал на улицу. Сумерки крали краски Нью-Йорка, превращая небо в грязное стекло. Он шагнул к мусорному баку, чтобы швырнуть в него очки, но вдруг:
– Эй, философ! – Мира стояла перед ним, держа два стакана с радужным смузи. Её рыжие волосы светились в свете неона. – Ты похож на того кота из мема, который боится огурца.
Он не сдержался. Надел очки.
Под её кожей танцевали огоньки, как светлячки в банке. Рисунок напоминал созвездия – Андромеда, Орион, но с изъянами. Одно из «созвездий» мерцало красным.
– Ты сегодня странный, – она сморщила нос. – Как будто видишь меня впервые.
– Я… – он хотел соврать, но вспомнил книгу доктора Фрост (статья в его лекциях: «Ложь оставляет шрамы на ауре»). – Купил новые очки.
– Стильно, – она примерила их. Мир не изменился. – Хм. Секрет в твоей паранойе?
Они смеялись, но Кэл заметил: в её зрачках отражался не он, а силуэт в плаще.
***
Кэл не спал. Очки лежали на столе, будто обвиняя его. Он гуглил: «галлюцинации», «массовый психоз», «отравление свинцом». Всё совпадало. Кроме одного.
Он открыл фотоальбом матери. На снимке ей 30: она смеётся в свитере с оленями. Он надел очки.
