Костя. Может, как драматург? У него три пьесы шли, в одной мама играла.
Соркин. Может быть. Но сейчас-то он только юмором промышляет. Наверное, прибыльное дело.
Костя. А по виду не скажешь, что юморист.
Соркин. Кстати, народ его воспринимает хорошо – я видел по телевизору, как он читал своё.
Костя. Народ на таких концертах смеётся потому, чтобы самому себе лохом не казаться – деньги-то уже заплачены. А на сцене юмора-то и нету. Или генитальное что-нибудь – тогда улыбаются от неловкости. «Мне пришло письмо» – как же, да в Интернете они все шутки тырят.
Соркин. Тебе бы критиком быть.
Костя. А я критик и есть. Только не по театру и юмору, а по жизни вообще. Жизнь – дрянь, а театр – как фальшивая жизнь – дрянь в квадрате.
Соркин. С матерью этой мыслью ещё не делился?
Костя. Зачем. Она театр любит. Иногда даже про «святые стены говорит»… А ведь сама сейчас в театре почти не играет – всё сериалы, один тупее другого… Особенно мерзкие те, где за тебя смеются – это же унизительно для зрителя. А мама и в них тоже…
Соркин. Что поделаешь, надо же как-то жить. Как-то и на что-то.
Костя. Если человек что-то делает исключительно ради денег… ну, когда не помирает с голоду… это, типа, жутко тяжкий грех. Работает человек где-нибудь… ну, скажем в рекламном бизнесе, вот. И всё-то у него о’кей… как Яков говорит. Встречи, переговоры, рост продаж, бабло, Мерседес, отпуск на Гавайях – человек полон самоуважения, а на самом деле всю жизнь просто морочит людям голову, шарлатанит. И чем ничтожнее предмет… типа жвачки, тем грандиознее реклама. Тьфу!
Соркин. Вот это да! Ну, ты звание критика перерос – прямо-таки вселенский хулитель!
Костя. Вселенная сама виновата.
Соркин. Костик, а как тебе писатель?
Костя. Если честно, симпатичный дядечка. В смысле, мне нравится. Скромный. По виду добрый. Молодой ещё, а уже, типа, «звезда» – не похуже мамы.
Соркин. Я ведь тоже так думаю – тут редкий случай, когда слава не испортила характер.
Костя. Но что-то у него какой-то замороченный вид. Какая самая тяжелая работа… вот как будто он на ней и работал.
Слышен усиливающийся звук мотора. Потом он резко затихает.
Соркин (прислушивается). …Моторка…
Костя («про себя»). Моторка, касторка, Гарсиа Лорка… но где же Нина…
Соркин. В своё время я ведь тоже хотел купить катерок.
Костя. И что же не купил?
Соркин. Ха! Так твоя же матушка отговорила… «он утонет, он утонет!». За тебя боялась.
Костя. Надо же… Я и не знал.
Из-за кустов выбегает Нина, одетая в гидрокостюм.
Костя (вскакивает). Ты!? А я уже и не надеялся!
Нина. Сильно я опоздала? (Соркину) Здравствуйте, Пётр Николаевич.
Соркин (поднимается на ноги). Здравствуй, Ниночка! И правда, заждались мы тебя. Я ведь тоже переживал. Но что за вид?
Костя. А я на гидроцикле – прямо через озеро! По-другому не успела бы. Ключи от машин и моего «Полариса» от меня стерегут, а про гидроцикл забыли.
Костя. А как же отец?
Нина. В Москву утрахтахтакал – вертолёт улетел минут двадцать назад. Какое то ЧП в бизнесе – повезло мне.
Соркин. Ну, пойду созывать «почтеннейшую публику».
Костя. Скажи, через пять минут.
Соркин уходит, что-то напевая. Костя подходит к Нине и берёт ей за руки.
Костя. Ну, здравствуй… (целует Нину в уголок губ)
Нина. Мне отец запретил у вас бывать. Как узнал, какие у вас гости, так и запретил. Пока они не уедут.
Костя. А что так?
Нина. Он же знает, что я хочу в актрисы. Говорит: «Хватит с меня артисток – накушался» – это он про маму и мачеху.
