Она вспомнила, что за прошедшие годы написала несколько стихотворений об этих удивительных цветах. Наталья Николаевна и сейчас знает их наизусть, знает до единого, до самого последнего слова.
И понеслись в её голове эти самые строчки.
О, хризантемы! Моё вдохновенье!
Сказочный мир! О, мой Бог!
Вы для меня расцвели, без сомненья,
Белой любовью у ног…
Знаю, ко мне вы с надеждой летели,
На руки нежно легли, —
Стала я в ночь новогодней метели
Пленницей вашей любви…
Наталья Николаевна поднялась, набросила халат и подошла к окну. Там, за ним, мела холодная поземка, а здесь, где она, – будут звучать стихи о хризантемах в его честь, в честь Вадима Горина, незаменимого и такого недосягаемого.
Горин всё еще в дороге. Спит ли? Отдаляется и отдаляется от её не измеренной ничем и никем любви. А ведь всё могло быть по-другому. Могло быть!..
А в её сердце, растревоженном встречей, продолжали звучать стихи, посвященные новогодней встрече с ним, Гориным.
Где мне слова такие взять,
Чтоб их величьем всех обнять
И мир обнять?
Мне Новый год подарен был, —
Он для меня в ту ночь звенел…
Как всё понять?..
Наталья Николаевна уснула тревожным сном лишь под утро…
Красивая золотистая пора с бабьим летом! Благодатная пора щедрой багряной осени! Земля, обласканная прощальными лучами и бархатной прохладой легкого ветра, устав от многодневных забот и жаркой суеты лета, отдыхает в напряженном покое.
Так отдыхает женщина, трудившаяся в доме целый день, не покладая рук, а к вечеру, выйдя за калитку и присев у забора на деревянную скамейку, положила эти самые руки на колени и, щуря глаза, подставляет лицо лучам предзакатного солнца. И так же, как до блеска протертое окно, сверкает голубизной небо, переливаясь звенящими паутинками; трещат цикады, а в саду, под тяжестью налитых румяных плодов, устало сгибаются ветки.
Наташка, будучи еще подростком, любила эту пору, когда в школу ещё можно было бегать в легком платьице, набив пустые углы портфеля яблоками да грушами, а по дороге любоваться пламенеющими георгинами да кудрявыми разноцветными астрами.
Сделав после обеда уроки, она бежала в огород помогать Марии Степановне. Гладкими спинами глянцевато желтели тыквы, напоминающие откормленных поросят, а красные с сизым налетом помидоры, вгнездившись в огородном песке, манили сорвать и тут же вкусить их неповторимый вкус и почувствовать даже приятный аромат.
Но всё это было где-то там, очень далеко и в другой, очень счастливой жизни. А сегодня, в солнечный сентябрьский день, впервые, после длительного отпуска (Андрейке стукнуло пять месяцев), Наташа, собираясь на работу, ощутила волнение и щемящую тревогу. Волновалась, потому что отвыкла от работы, закрученная водоворотом других дел, и тосковала по дому, где можно было, взобравшись во дворе на верхушку старой липы и вгнездившись среди её ветвей, вообразить себя птицей, парящей над деревней, и мысленно увидеть далекие города и страны, а смыкающееся с горизонтом небо и парящие тучки принять за море с белыми яхтами и мечтать.
Мечтать о будущей жизни, о том, что обязательно прославит себя, дабы люди узнали, что есть на свете Наташка Звонарёва, мечтать о любви, преданной и единственной, и о Нём, с которым можно будет разделить весь её необыкновенный, созданный воображением, мир.
Сейчас же, дом и четыре стены, где она жила с ребенком (Максим почему-то не входил в перечень её семьи) и где она не имела ни на что права, начинали давить на неё.
