С мыслями, пугающими её, ни разу не подняв головы, Наташа проработала весь день и, как положено, на час раньше ушла домой, почему-то радуясь, что не вместе с Гориным она будет выходить из ворот завода. И ей захотелось поскорее добраться домой, схватить теплое и ласковое тельце сына и прижать к себе, чтобы заглушить появляющуюся в её тайниках души шумные и неугомонные мысли о Горине. А еще хотелось прижаться к мужу и утолить на его груди, сильной и горячей, жажду утомительной близости, чтобы он распинал её тело и душу, чтобы рвал, как это он умел, и платье, и белье на части.
Так ей хотелось всего этого в такой тревожный час, в этот новый клокочущий миг!
Ей хотелось поскорее увидеть Максима, приласкаться, почувствовать надёжную защиту от чего-то надвигающегося, чего она и сама пока понять не могла; волновалась, выглядывала в окно, словно в первые дни свиданий, и, кажется, никогда прежде не было в ней столько благодарной нежности и такой сильной тяги к мужу, как теперь.
Максим пришел с работы хмурый, раздраженный, но это не разрушило её настроение, так рада была она видеть его.
Взяла сына, светленького, кругленького, с большими темно-карими, как у папы, глазенками и вышла навстречу Максиму у самой входной двери.
– А вот, Андрейка, и папа наш пришел! – от души радовалась Наташа. – Поцелуй его! Ну, поцелуй! Или я его поцелую… – и потянулась к мужу, ласковая и нежная.
– Опять твои телячьи нежности! – услышала в ответ. – Я устал. Кушать давай!
– Ба-ба-ба! – лопотал Андрейка и, подавшись всем тельцем, крепко обхватил папу за шею и раскрытым ротиком ткнулся в его щеку.
Наташа смотрела на обоих, но не пела её отвергнутая только что душа. Казалось, малыш понял её и действительно поцеловал Максима. И она бы это сделала, сейчас, сию минуту, чтобы заглушить боль от сказанных только что слов мужа, но она боялась его окрика: «Оставь свои телячьи нежности!»
Эти жестокие и несправедливые слова он повторял довольно часто.
Черствела от этого нежная и впечатлительная душа Наташи. Она уже испробовала многие подходы к мужу, чтобы утихомирить его словесные взрывы, но он был непоколебим, как вечная гранитная скала.
Её бы приласкать в это трудное время, взглянуть, а то лучше и заглянуть в её растревоженные глаза и спросить: «Что в них? Почему и отчего печалятся? Не соскучилась ли? Как дела на работе?»
Таких вопросов не было, и Наталья страдала еще больше.
– Убери его! – услышала недовольный и раздраженный голос Максима. – Мне не до него! Разве трудно понять, что я устал?
Наташа, прижав сына к молящей о помощи груди, отошла от мужа. Андрейку посадила в детскую кроватку, а сама стала хлопотать на кухне, чтобы покормить Максима. Расставляя сверкающие белизной тарелки и все приборы к ним, спешно раскладывала котлеты по-киевски с картофельным гарниром. Огурцы и помидоры уже были нарезаны и посыпаны свежей зеленью.
Она хотела отвлечься: чуть громче гремела посудой, чуть меньше уделяла внимания изысканности ею приготовленного блюда, но горечь и какая-то необъяснимая боль не покидала её.
