С любовью, твоя Милана.
Не в силах противостоять улыбке, я озаряюсь будто лучом света и таю, как облако. Она не знает, что я люблю её больше всего на свете.
– Джексон, каким будет твой ответ? Продвигаем ее механизмы? – Он заканчивает читать, а я не перестаю думать о том, как бы хотел прижать её к себе в это мгновение и никогда, никогда не отпускать от себя ни на шаг.
– Продвигаем, – машинально отвечаю я и мечтательным взглядом ворошу в памяти, как зайдя в кабинет, тридцать минут назад застал этого ангела за общением с цветком. «Доброта спасет мир». С ней я понял, что и у меня есть душа.
– Джексон, замечу, что ты явно несосредоточен на работе, если тебя что-то заботит, то…
– Нет-нет, думаю о том, что…
Он не дожидается моего ответа:
– Расскажешь?
– Что? – Улыбка не стирается с моего лица.
– Что случилось?! – Он тоже улыбается. – В тебе что-то изменилось.
– Когда-нибудь я скажу, но не сейчас.
– Хорошо. Будь по-твоему. Так, утверждаем? – указывает на средства, отмеченные пиар-специалистом.
– Утверждаем. Можешь не пересылать мне.
– Я передам ей. Побежал. На связи.
И попрощавшись с ним, я бегу к своей любимой звезде, со вселенной в руках.
* * *
Через окна мне видится любимая, стоящая у моей машины и пишущая что-то в своем дневнике. Улыбнувшись, я мчусь к ней, сбивая всех проходящих через турникет у входа в бизнес-центр. С нечеловеческой силой я рывком обхватываю и привлекаю это хрупкое тельце к себе.
– Спасибо, любимая, спасибо за звезды!
– Ты видел? Ты уже видел? А ты включал их? И как тебе освещение? В механизме семь режимов. Ты все попробовал? Всё работает? Ты разглядел планеты? – Девичьи речи проникают в мои уши. Вместо слов я так плотно придавливаю к себе этого ангела, что она лепечет смеющимся голоском:
– Мне больно-больно, любимый. Почему не отвечаешь?
Но я не воспринимаю значения вопросов, я зарываюсь в этих объятиях, которые будто снова и снова зажигают во мне какой-то свет. Ее любовь как глоток чистого воздуха среди удушающего безразличия.
Ощутив в себе потребность слышать её особенный смех, как у птички, я пробегаю пальцами по ее ребрам, щекоча ее. Она заливается смехом, пытаясь вырваться из моих сильных рук, но ей не удается, что смешит меня, и мы хохочем на всю улицу.
– Джексо-о-о-н, пожалуйста, прошу-у-у-у, отпусти-и-и-и, – и чирикает смехом, как воробушек, – на нас же все смотрят, – едва всполошенным тоном добавляет она. – Что на тебя нашл…о…о…о…
Закатившегося меня от смеха, останавливает вдруг слышимый вдалеке-вдалеке голос Николаса, но наведенного не на меня, а на другого человека.
– Хорошо, хорошо. – Я прекращаю и не перестаю смотреть на лихорадочно яркие губы Миланы, не от того, что они покрашены, а от естественного жара, овладевшего ею в момент борьбы с щекотками.
– Тольк…о п…опроб-у-й-й «ещ…с…ё…», – смех в ней еще сохраняется, и она заглатывает буквы в словах.
– Попробую-попробую, вечером, – уже чуть став внешне серьезным, я все равно играюсь с ней. – А если мы в течение пяти минут не сядем в машину, то смеем показаться родителям и детям неответственными.
– Время! – Она с ужасом глядит на часы и запрыгивает внутрь.
Надев солнечные очки, я сажусь и нажимаю на газ.
– Я так счастлива, что мой подарок смог так тебя восхитить! Я так желала сделать тебе приятное, но не знала, что подарить…
– И подарила вселенную…
Широкая улыбка протягивается до ее ушей.
– Ты не ответил, ты убедился, светильник рабочий?
