– Хорошо, дорогая, что тебя перевели! Тебя надо к старшим. Ты умная. Посидеть бы нам с тобой где-нибудь после работы, кофе попить…
Я только вздохнула в ответ, потому что и сама хотела бы посидеть с Любой, но денег на кафе у меня не водилось, а вести её домой было нельзя: я жила тогда в съемной комнате, на подселении.
– И я с родными живу, – утешала меня подружка. – Пока тоже к нам нельзя. Ремонт у нас. Бабушка руководит. Но скоро должны закончить, уже обои остались. Придёшь к нам. Бабушка вкусно кофе варит.
Сын у Любы всё ещё не разговаривал, так и повторяя только слова «няня» и «всё, всё». Я посоветовала ей сводить к врачу, но она отмахнулась:
– Э, заговорит! Так заговорит, что ещё не будешь знать, как остановить.
У неё был долг за садик, о чём знали все – подробный список должников с фамилиями и суммами заведующая разложила по группам. За мной числилось всего несколько сотен, которые я тут же возместила, а за Любой – ровно две тысячи.
– Денег нет, – жалобно объясняла она на планёрке.
Завхоз (ворчливая, как все работающие на этой должности, но довольно добродушная женщина) тут же, при всех, одолжила ей пару тысяч. Моя бывшая напарница с яслей скептически хмыкнула:
– Ну, завтра вы вашу Любу не увидите…
– Да надоела она, – недовольно прибавила воспитатель с Любиной группы, когда народ уже наполовину разошёлся по рабочим местам. – То кружки не помоет после сока. То банки после огурцов-помидоров в шкафу оставит. А куда их, нам?! Всё же выкидывать надо… А ещё опаздывает!
Мне было немного обидно от таких слов, и я думала: «Увидите все, обязательно она завтра придёт! И вовремя».
Она и впрямь пришла. Без опозданий. И её действительно увидели все. Не заметить Любу в тот день было трудно. С дальнего конца коридора она торжественно шагала в сияющем синем наряде, серебристый люрексовый блеск которого был не в состоянии спрятать скромный нянечкин фартук. Подол облегающего трикотажного платья спускался ниже колен.
– Ну, красотка, привет, – сказала я.
– Привет, – радостно отозвалась она. – Как ты думаешь, мне идёт?
Она игриво мотнула хвостом из густых чёрных волос и выжидающе, как ребёнок после того, как рассказал стишок деду Морозу, посмотрела на меня.
– Красиво, Люба. Очень здорово… Только… На что же ты его купила?
– Мне же вчера Надежда Семёновна дала денег.
– Но она думала, ты заплатишь за садик.
Люба обиженно выпятила вперёд пухлую нижнюю губу.
– И ты так говоришь, как мои воспитатели. Но ведь платье мне тоже нужно! Скоро новый год.
Я вздохнула.
– Ты говорила, что у вас и еды мало…
– Да, мало… – согласилась Люба, задумчиво облизнув крашенные алой помадой губы. – Вот я и купила кофе и муку. Бабушка будет лепёшки печь.
В садике все возмущались её поступком, и больше всех, разумеется, завхоз, которой было жаль впустую одолженных денег. В последнюю предновогоднюю неделю я не раз слышала, как она ругала «проклятую нерусь» то коридорной нянечке, то вахтёру, то психологу.
В качестве подарка моей дочке Люба принесла кулёчек вкусных карамелек в шоколаде, и мне захотелось тоже сделать для неё что-нибудь хорошее.
– Слушай, Люба, у тебя же остался долг за садик? – спросила я.
– Остался.
– Возьми, пожалуйста, от меня тысячу взаймы, и заплати хоть часть. Отдашь через пару месяцев.
Люба всплеснула руками.
– Ой, спасибо, дорогая! Ой, спасибо!
Мы обнялись.
– Пообещай, что заплатишь долг, – настаивала я.
