– Заплачу, заплачу! Вот ты подруга настоящая! С новым годом тебя! Счастья тебе! Здоровья!
– И тебе, Любочка!
После новогодних каникул она проработала с неделю, а потом пропала.
Все ожидали, что Люба, как осенью, вернётся на следующий день, но она не объявилась ни завтра, ни послезавтра. Телефон, само собой, не отвечал.
Я стала не на шутку переживать. На очередной планёрке заведующая сказала, что собирается заочно уволить Любовь.
– Может быть, с ней что-то случилось? – робко предположила я.
Все вокруг посмотрели на меня с какой-то снисходительной жалостью: мол, неужели не понимаешь?
– Всё понятно, конечно, но… Вдруг действительно что-то случилось? – собрав всю свою смелость, настаивала я. – Давайте узнаем?
– Как узнаем? – спросила заведующая.
– Надо съездить к ней… Я поеду… Адрес же записан в яслях там, в книжке…
Заведующая неожиданно быстро согласилась.
– Давайте, съездите к ней, но побыстрее, чтобы мне определиться, увольнять уже её или как.
В яслях я выписала Максимкин домашний адрес и на следующий день вместе с дочкой поехала туда. Оказалось, что жили они от садика довольно далеко. Я ожидала увидеть частный дом, но это была обыкновенная хрущёвская пятиэтажка. Ещё раз взглянув на номер квартиры, я облегчённо выдохнула: получалось, что Любино семейство обитало на первом этаже. Это означало, что нам с дочкой не обязательно было дожидаться, пока кто-нибудь выйдет из подъезда. Достаточно было стукнуть в окно.
Я постучала несколько раз. Наконец тюлевую шторку приоткрыл высокий и худой темноволосый парень.
– Позовите Любу, пожалуйста!
Парень не шевелился.
– Любу! Любу позовите! – я подумала, что парень плохо слышит, и перешла на крик.
Шторка мотнулась обратно, в доме послышались какие-то возгласы, стук, шаги. Через пару минут подъездную дверь открыла моя приятельница.
– Это ты! Это что же, правда ты? – схватив меня за руки, восторженно прошептала она.
– Да я, конечно…
– И доченька твоя. Ай, милые, пойдём…
Когда из тускло освещённого подъезда мы вошли в коридор, я увидела, что смуглое Любино лицо сделалось землисто-зеленоватым и заметно похудело. Плечи тоже утратили полноту, стали острыми, и во всей её фигуре было выражение усталости и нездоровья. Она куталась в какой-то нечистый фланелевый халат с длинными полами.
– Болеешь? – спросила я.
Она не ответила, пока мы с дочкой не прошли на кухню. Там на клеёнчатом диванчике сидел довольный Максимка и столовой ложкой поедал сырую сгущёнку из банки.
Люба подвинула моей Тане банку с карамельками и глубоко вздохнула.
– Лена, плохо мне… – она испуганно огляделась, не стоит ли кто-нибудь рядом с дверьми кухни. – Ты только шёпотом говори, ага? Я болею… Слабость такая, тошнит… Прямо сил нет встать. С утра выворачивает. Не знаю, что же это, раньше не было так…
Ошеломлённая догадкой, я вопросительно уставилась на неё.
– А ты случайно?..
– Да, да, – она выставила вперёд ладонь, не дав мне договорить. – Не знает никто пока.
– А он?
– Он знает. Сказал, подумает.
О чём именно подумает, я не стала переспрашивать.
Я рассказала Любе, что на работе все, естественно, недовольны и ждут объяснений.
– Заведующая и вовсе хочет тебя уволить. Ты бы хоть позвонила ей. Нельзя же так теряться. Позвони.
Люба вжалась в угол кухни, замотала головой.
– Я боюсь. Меня уже столько не было, будут сильно ругать. Сильно, сильно будут ругать…
– Ну что же делать, всё равно надо позвонить, прийти, – пыталась убедить я её.
