А я её подвела.
Мне всегда хотелось ей напомнить, что когда-то светом её жизни был Миша Беккер, и она поедом меня ела, когда мы расстались. Но тогда папа ещё был жив, и за все четыре года с Марком, снова видя её восторг и благоговенье, гордость и счастье, припомнить ей беззаветную любовь к Беккеру, и как она меня обзывала, как винила за то, что мы расстались, я себе ни разу не позволила.
Из кухни вышла тёть Света, мамина старшая сестра.
— И давно она так? — повернулась я, не в силах прекратить поток маминых слёз.
— Со вчерашнего дня, — тяжело вздохнула та.
Я кивнула:
— Ясно.
Отвела маму в гостиную. Усадила в любимое кресло. Подала кружку с травяным чаем, что навела ей тёть Света и набрала Марка.
— Неужели я всё же что-то забыл? — усмехнулся он, скорее горько, чем с издёвкой.
— Нет, — вздохнула я. От чая истошно воняло валерьянкой, и я настойчиво подтолкнула кружку маме, заставив отхлебнуть. — Прости, что беспокою, Марк, хотя обещала этого не делать, — как могла, напускала я холода в голос.
— Да, ничего. Я особо ничем не занят, — ответил Терновский миролюбиво, мне даже показалось заинтересованно, но отогнала эту мысль.
«Странно, я думала ты-то обязательно будешь праздновать», — рвалось с языка.
«Странно, но я думал, ты тоже», — просился его ответ.
Но мы оба промолчали.
— У нас тут, — я кашлянула, не рискнув гневить Бога, хотя на язык просилось одно слово — трагедия. Строго посмотрела на маму, и она тут же стала пить противный успокаивающий чай с таким рвением, словно умирала от жажды.
— В общем, ты не мог бы заехать к моей маме, когда у тебя будет время.
— Мог бы. А что случилось?
Я словно видела перед собой его лицо. Хмурую складку между бровей. Длинные пальцы, потирающие лоб. Он всегда так делал, когда был чем-то озабочен.
— Ничего не случилось, Марк. Но ты же знаешь мою маму, — вздохнула я.
Её склонность утрировать, видеть в каждой невинной сыпи сифилис, а в каждом случайном прохожем — маньяка, давно стала в нашей семье чем-то сродни притче во языцех или семейной традицией. В том, что мы с Марком развелись, она видела полный крах. Крах моей жизни, крах её жизни (не так она меня воспитывала), плюс я попрала всё, что, по её мнению, вкладывал в меня отец, чему учил и о чём просил. А ещё она больше никогда не увидит Марка. Это была базовая претензия: что я лишила её возможности с ним общаться.
— Она второй день рыдает, что не сможет тебя больше видеть, — тяжело вздохнула я.
— Да без проблем, я заеду, — тут же согласился Марк.
— Конечно, когда у тебя будет время, — уточнила я.
— Может, в следующие выходные?
— До следующих выходных доживёшь? — строго посмотрела я на маму.
Она поспешно кивнула.
Я вспомнила, что у Наташи, тёть Светиной дочки и моей двоюродной сестры в следующие выходные день рождения (и я, кстати, так и не купила подарок), и мама на празднике обязательно будет. Но уж как-нибудь разберутся.
6. 6
— Отлично. Спасибо, Марк! — ответила я.
— Да не за что.
Я точно знала, что он пожал плечами. И не услышав больше никаких звуков, ни скрипа матраса, ни бормотания телевизора, подумала, что он, наверное, стоит у окна.
Если бы он смотрел телевизор, то, скорее всего, даже громкость бы не убавил, отвечая на звонок, что меня обычно раздражало («Да убавь ты звук! Сколько можно перекрикивать телек!). Но раз тихо, значит, на своём любимом месте у окна.
— Да что ты туда постоянно пялишься! И закрой уже окно — цветы заморозишь, — ворчала я.
