Оглянулся через плечо:
– Дура какая. Опять придется через Дёрново крутить.
– А ты, погляжу, шкода, – хихикнул Непомнящий.
– Сам бы с моё бабами покомандовал! – огрызнулся пред. – О, похотливые какие! Далёко, далёко нам еще до коммунизма. Не, надо отдавать эту Завалиху к беней фене. Сундарёв из «Красного богатыря» давно просит. В обмен комбайн и две молотилки дает. За такую-то суку и комбайн! Чего тут думать? А еще б хорошо Форсино куда подальше присовокупить, – мечтательно припомнил он. Видимо, очнувшись, он резко тормознул около потрепанного домишки. Отчего спящих Листопада с Антоном смачно «бортануло» о переднее сидение. Не просыпаясь, оба дружно сползли на пол.
– Выгружайтесь, козлы! – принялся трясти их Непомнящий. – На стройку коммунизма приехали.
В самом деле от палисадничка к УАЗику поспешала старушка, чистенькая и иссохшая, как осенний лопушок.
– Петр Матвеич, неужто?..
– Твои, твои, баба Грунь. О цене с Клавой сговоришься.
– Да чего там? Главное, чтоб помогли, – старушка, вне себя от возбуждения, семенила вокруг УАЗа, пытаясь помочь пассажирам выбраться и оттого мешаясь. – Не пьющие, часом?
Из УАЗа как раз выбрались Антон с Листопадом. Поддерживая друг друга за плечи, они покачивались на ветру, будто Васька Буслай с Гаврилой Алексичем после Ледового побоища.
– Да не, это они от переутомления. Неделю по ночам копали, сволочи.
– Пред опасливо зыркнул через плечо, и что-то ему не понравилось.
– Словом, чтоб по уму!
Обрывок фразы поглотил рев мотора. Из-за угла показалась бригадирша.
– Уехал! – сообразила она. – А я уж петуха заради зарезала.
– Не уехал! А сбежал, – уточнил Вадичка. – Гарун бежал быстрее лани.
Клава разочарованно оглядела квёлое пополнение.
– В общем так, студенты! – отчеканила она. – Чтоб завтра к восьми в контору. И глядите мне! Явитесь с похмелья, я вас носом в борозду воткну и пинками под зад погоню. О, мужики, гадское племя!
Безысходно махнув рукой, бригадирша пошла прочь.
– Да, крутой бабец. Здесь Вадичке бражки не нальют, – пробормотал Непомнящий вслед удаляющейся спине, широкой и могучей, будто китайская стена.
* * *
Домик оказался небогатый, но чистенький и убранный, как сама хозяйка. Пол застлан стиранными, душистыми половиками, на полке красовались сияющие чугунки, в углу, будто ружья в «козлах», выстроились ухваты, над которыми висела старая семиструнная гитара. На постеленной поверх стола старенькой клеенке рядом со стаканом с подвядшими ромашками стояла в рамке выгоревшая фотография, на которой сорокалетняя баба Груня была изображена в обнимку с мрачным, пухлолицым мужчиной лет на пятнадцать моложе.
– Это мой Сам. В день свадьбы, – сообщила баба Груня. – Я как раз тогда завдовела, да и он бобылил с двумя малыми. Вот и сошлись. Веселый был, гитарил. Два года как помер.
Зыркающий в поисках спиртного Вадичка заметил в «красном» углу под облупленными ходиками иконку. Грозно нахмурился.
– Тээк. Это как понимать? Верующая, что ли?
– Да не! Что вы? Что вы? – открестилась старушка, отчего-то испугавшаяся. – Это так – фурнитура. У меня Сам партейцем был. Не позволял. Да я тоже атеистка. В чудеса не верю. Сколь раз у Богоматери просила то того, то другого. И хоть бы раз помогла. Другим вон помогает. А мне шиш. Не, нету Бога!
Во избежание дальнейших расспросов она задернула икону шторкой.
– Пред говорил, помощь нужна, – припомнил Непомнящий, тонко подступаясь к разговору о выпивке.
