– Так это не к спеху, – баба Груня засмущалась. – Пристройку бы разобрать на дрова. Раньше-то коровник был. Скотину я, как Сам помер, продала. А к зиме бы в тепле. Я б отблагодарила.
– Не надо нам ничего. Так поможем, – буркнул прикорнувший на приступочке Антон.
– Да ты! Лишенец, – Непомнящий возмущенно задохнулся. – Тут работы дней на десять.
– Вот и начнем не откладывая, – Листопад, до того отмалчивавшийся, скинул рюкзачок у порога, поднялся. – Показывай, баба Грунь, где топоры, пилы. А то еще чуток такого отдыха, и – черти придут. Потом святым кадилом не отмашешься.
Вадичка вздохнул безнадежно:
– Я догоню. Только рукавицы достану.
Никаких рукавиц Вадичка не имел отродясь. Но на трюмо подметил флакончик одеколона «Шипр».
Ломать, как известно, не строить. Коровник разваливали азартно, балансируя на стропилах. Так что часа через три остов пристройки заметно «оскудел». Зато внизу, на лужайке, рос холм из досок и бревен.
Из соседних домов выходили люди, завистливо глядели на ударную работу. Повезло старой дуре.
Сама баба Груня, счастливая, металась меж работниками и охала в показном смущении.
– Да хватит уж, мальчики. Что ж вы так жарко взялись? Упаритесь. Ведь полкоровника, почитай, зараз разобрали. Ужинать пора. Я уж картоху поставила, лучку накрошила, грибочков солененьких. Красного вина давно припасла.
При магическом слове «вино» шум стих – разом.
– Не надо бы вина. Ох, не надо бы! – свесился сверху Антон.
– Лучше б не надо, – засомневался и Листопад.
– Да что ж вы, не мужики рази? – подбадривающе, отчасти для соседей, вскрикнула сделавшаяся развеселой баба Груня. – Али убудет вас с бутылки – другой?
О, глупая баба Груня! Того не понимает, что русский человек порывом силен. Собьешь порыв, и – такая благодать случится, что заскулишь от ужаса.
* * *
Часа через два, отбросив в сторону пятую по счету опорожненную «бомбу», грузно поднялся Листопад.
– Кончай перекур. За работу! – объявил он, ухватившись за прислоненный к стене топор.
Вздыхавшая в кухонке баба Груня встрепенулась, метнулась к порогу, пытаясь перегородить собой выход:
– Не пущу! Христом Богом, прошу: охолони! Ну не надо же!
– Надо, – Листопад плавным, сыновним движением отстранил трепыхающуюся старушку. – Я, баба Грунь, такой человек, шо пообещал, не забываю, – делу время!
Он вышел.
Всплеснув ручонками, выскочила следом баба Груня.
Стук топора и крик ужаса слились воедино.
Вадичка выглянул в окошко.
– Крыльцо рубит, – равнодушно сообщил он, отчаянно икая. – Классно подсекает. Сначала перила рухнут, потом – козырек. Одно слово – русак. Широкая натура. И я русак! Цыган желаю! Чтоб кровь заиграла!
Вадичка вдруг шумно зарыдал, сморкаясь исподтишка в скатерть.
Ключевое слово «заиграла» заставило Антона встрепенуться. «Сегодня же «Динамо» Киев на Кубок чемпионов играет», – вспышкой пронеслось в его мозгу.
Натянув на ходу телогрейку, он выскочил из избы. На порубленных ступенях сидел, облокотившись подбородком на обух топора, Листопад. Примостившаяся рядком баба Груня сострадательно оглаживала его по буйной головушке.
– Э-эх, Русь! – Антон скатился с крыльца и, утопая в грязи, побежал вдоль отходящей ко сну деревни. Увы, во всех домах, над которыми покачивались антенны, окна оказались погашены, – деревня рано отходила ко сну.
Минут через двадцать Антона начало знобить. Буйное оживление, вызванное «Солнцедаром», спало, и теперь ему хотелось только одного – побыстрей вернуться в дом бабы Груни и забраться на теплую, пахнущую прелыми телогрейками печь. Он посмотрел налево, направо, – кругом темнели мокрые и одинаково угрюмые дома. Пытаясь сориентироваться, покрутился на месте. Побрел наудачу. То и дело оступался, падал в какую-то жижу, проваливался в канавы, выбирался и – снова шел.
