Хочешь жить – рот свой держи на замке. Меньше думай, больше делай.
– Души павших дожидаются у врат Мидала, – возвещал архиепископ. – Склонимся же в молчании, чтобы они вошли, а Свет и Тьма проявили к ним благосклонность.
Габен уронил голову на грудь. Вслед за ним – все прочие. И Альдред тоже.
Легко и непринужденно. Происходящее не трогало его: просто правила обряда.
Он руководствовался древней поговоркой: когда будешь в Циме, поступай, как цимлянин.
Молчание установилось на минуту-полторы. Затем клирик поднял голову и прошёл к столу, с которого взял пергамент.
В храме даже при свете сотен свечей царил полумрак. Архиепископ прищурился, изучая написанное, отлип и заговорил:
– О, Свет и Тьма! Впустите души грешные в свой Дворец. Дайте нам знак, что за доля ждёт ваших верных рабов!
Начинался внеземной суд. Инквизиторы устремили взор к глазам статуй.
Кто-то – с надеждой, ведь на кону стояло будущее близких. Другие – из любопытства.
Альдред замер, ощутив небывалый интерес. Он слышал о том, что должно произойти, но никогда сам не видел воочию…
– Гвидо Манчини. Верный слуга Власти Людей. Он проливал кровь за свободу нашей земли. Куратор-практик, до самой смерти поддерживал Равновесие. Достоин ли он рая в ногах Светлейшей? Примет ли его к себе Темнейший? Канет ли он в небытие, не оправдав надежд, возложенных Светом и Тьмой?
Сквозь каменную вуаль загорелись небесно-голубым светом глаза девы. Она принимала куратора. Позволяла гулять под сенью олив и вишен в краю вечной весны. Свой долг он полностью исполнил. Его боль и горе кончались тут.
«Неужели?..»
Альдред непроизвольно открыл рот. Впечатляет. Скептикам могло показаться, будто огоньки зажигает кто-то внутри статуй. Либо же это магический трюк.
Вовсе нет. Чудо – вот, что это.
Свет и Тьма не молчали, когда речь заходила о «подвисших» душах. Окромя пропащих, разумеется. Даже цельные мелкие статуи в захолустной церквушке на отшибе мира – и те наполняла благодать.
– Пусть будет вечная жизнь полна радости, да не заскучает он по бренности, да не нарушит он заповедей рая, да не прогонят его из цветущих кущ, – подытожил архиепископ, словно наговаривал заклинание.
Глаза Светлейшей погасли. Служители собора подошли к гробу, гдн лежал забальзамированный и омытый покойник. Его накрыли крышкой и понесли во двор.
Псы Церкви провожали его взглядом. Они ясно видели: их души уже спасены, однажды и им улыбнётся Свет.
Как и рассчитывало духовенство, панихиды воодушевляли воинов не жалеть себя в тягостном служении. Никому не улыбаются вечные страдания в забвении. Тем более, после чудовищных мук в Равновесном Мире.
Габен следом назвал ещё несколько имён – одного куратора и нескольких миротворцев. Их всех приняла Светлейшая. И этих вынесли из собора.
Затем толстяк добрался до последнего латника.
Паучиха настолько обезобразила его, что показать остальным было бы неэтично. Альдред не знал, в гробу ли останки, правда ли груду мяса и металла сумели утрамбовать.
Тот самый миротворец, из-за кого произошло столько смертей.
Габен его назвал:
– Витторио Каттанело. Клятвопреступник, насильник и убийца невинных, искупивший свою вину вступлением в Инквизицию. Сержант миротворческого отдела, остановивший немало отступников во имя Равновесия…
Прихожане смолчали. Было непринято шептаться. Да и сами не без греха. Среди них таились личности гораздо хуже.
Прозвучали все три вопроса к Свету и Тьме. Статуи долго оставались в безмолвии.
