– Григ! – шепнула я в темноту. Как молитву, как вызов судьбе. Как самое мощное заклинание, оберегающее от кошмаров.
Кондашов отшатнулся, как от пощечины. Сдержанно рассмеялся.
– Грига мы тоже схватили. Если пойдешь со мной добровольно, я пощажу Воронцова. Ты ведь в долгу перед ним, Альберта, время оплачивать долг. Просто скажи мне «да», и договор будет подписан.
Я в ужасе смотрела, как слуги мерзавца вытаскивают из дыры в стене избитого в кровь Воронцова. Как Кондашов подходит к нему, тянет полную паутины ладонь к спутанным волосам…
– Нет! – Это вырвалось против воли. «Нет» вместо нужного «да», способного выручить парня, ввязавшегося в драку из-за меня.
Воронцов поднял голову, подмигнул: все правильно, девочка из метро.
А вонь утихла, растаяла, воздух пропитался ароматом травы, вплетенной в кожу браслета. Кровавые брызги сорвались с руки, из шрама на запястье проросли побеги, утыканные шипами, стебли роз зазмеились по камере, ударили по Кондашову…
– Нет! – снова крикнула я, пытаясь взмахнуть рукой. – Будь ты проклят, подлец, получай!
В ответ слабо звякнули цепи. Раздалось ворчанье курсанта:
– Вот лучше б карцер на двадцать суток. Что я, сиделка при истеричке? Аля, очнитесь. Или лучше уж спите. Вы не мельница, хватит руками махать.
Я открыла глаза, проморгалась. Посмотрела на Обухова рядом с койкой. Бледный курсант зевал во весь рот и потирал затылок, но был жив и здоров, счастье какое!
Кажется, наверху шел бой, кто-то шипел заклятиями, пахло порохом и соленым ветром. Карты светились в пальцах Данилы, но курсант сидел, прислонившись к нарам, и меланхолично тасовал колоду.
– Снова туз пик! – крикнул во тьму.
– Да и хрен бы с ним, – ответили басом.
Патрик. И этот сидит в подземелье. А кто наверху? Фролов и Людмила? Что творится в вашем проклятом Бюро, если бьются женщина со стариком, а здоровые лбы скучают в укрытии?
– Рядом проходит коллектор. – Я снова звякнула цепью.
– Мы знаем, – хохотнул Патрик. – Дамочка, мы тут, по-вашему, кто?
– Спасибо, Аля, – улыбнулся Данила. – Вы так мило о нас заботитесь.
– Эти стены разве тараном пробьешь, – хвастливо пояснил богатырь. – Тройная кладка, заговоренный цемент!
Он стукнул кулачищем по кирпичам и вдруг отшатнулся в испуге.
– Что за звук? – заволновался Данила. – Патрикей, почему гудит?
– Там пустота, – успел шепнуть Патрик.
И его разметало взрывом, погребло под обломками кладки, которой он хвалился минуту назад. Обухов подскочил, метнул в пролом всю колоду разом. Но оттуда уже протянулись нити, похожие на паутину, коснулись лица, заползли в ноздри, в рот, заполнили серой мутью глаза…
Кто-то порвал мои цепи, поднял на руки, потащил наружу.
– Нет! – Я надрывалась криком, он выходил, будто гной, отравляя собой все живое.
– Аля, – ласково позвал Кондашов. – Чем они тебя опоили?
Я снова сморгнула слезы и забилась в объятьях хозяина.
Не было больше подземной камеры, не было решетки и трупа курсанта. Роскошная квартира с панорамными окнами, парящая над Москвой-рекой. Внизу огни мегаполиса, лента реки – как сукровица из-за встающего солнца.
– Ты так кричала, девочка. Снова приснился кошмар? Мы давно забрали тебя из Бюро, ты вернулась домой, очнись, дорогая. Ужас остался в прошлом.
Но ужас пропитал мое настоящее, отражаясь в огромных стеклах.
Кондашов держал меня очень нежно, почти баюкал в руках. Он сидел на огромной кровати, застеленной черным шелком, но даже на темной ткани выделялись заскорузлые пятна. В изголовье на металлических прутьях крепились цепи с браслетами, с потолка над постелью свисал мощный крюк, чтобы вздергивать жертву на дыбу.
