Читать онлайн Дмитрий Кайрос - Сегодня

2024

От автора

Тем, кто при своих болезнях, накопившихся за жизнь проблемах и тяготах внешних обстоятельств, дабы остаться Человеком, однажды не позволил Искре Жизни покрыться мраком отчаяния и безысходности, посвящается.

“Наступит день, опять всё повторится –

Мне жизнь приснится. Лишь бы не забыть

То, для чего пришлось мне возвратиться,

И для чего мне снова надо жить”.

____________________

Мэр

Морозным январским воздухом, сквозь который ещё и не думал пробиваться первый утренний луч, задышал Западный Городок, основанный полтора века назад на холмах острова, окружённого водами холодного моря.

Управлял Городком мэр Пётр Иванович Заснувший, живший в служебной угловой двухкомнатной квартире на пятом этаже обычного многоквартирного дома, который стоял на окраине у береговой линии. Окна одной его комнаты выходили на Городок, а из другой открывался вид на живописную полосу холмистого западного побережья острова.

Как и все жители Городка, к этому времени он уже проснулся и в отработанном за долгие годы службы до автоматизма режиме проделал все свои стандартные утренние процедуры: душ, бритьё, подбор галстука и рубашки, приготовление кофе, просмотр пары десятков поступивших за ночь писем и спам-сообщений, заметок с планом на сегодняшний день и прогноза погоды, который, к слову сказать, был неутешительным – во второй половине дня намечалась очередная метель.

Пётр Иванович вёл одинокую жизнь. Время дома он проводил нечасто, посему весь ареал его домашнего обитания по большей части сводился к холостяцким пространствам кухни и “городской”, как он сам её называл, комнаты, той, что с окнами на город. В ней он спал.

Вторая комната, та, что он называл “морской”, для жизни была не приспособлена и служила скорее местом для размышлений. Свободная от мебели и прочей утвари, если конечно не брать в расчёт оставшиеся от прежних хозяев квартиры древний, уже сморщившийся пыльный диван из кожзама времён Промежуточной Депрессии и невзрачный потемневший старообрядческий крест, висевший на голой, покрытой истлевшими обоями стене, она обладала весьма аскетичной атмосферой, располагающей, по мнению Петра Ивановича, к думам о важном. Сюда, не разуваясь, он заходил лишь по утрам в последние несколько свободных минут перед выходом на работу, проводя их в темноте у окна с кружкой остывающего остатка кофе. Как правило, он никогда его и не допивал, а лишь помешивал ложкой медленно и вдумчиво, тоскливо уставившись в мутное стекло окна в попытках разглядеть едва различимый в утреннем сумраке берег моря. Когда же наступала пора выходить, он всегда долю секунды мешкался, как будто ожидая чего-то, но, смиряясь в итоге со статусом кво, тяжело вздыхал, разворачивался и покидал комнату. Это было единственное время, когда он мог смотреть на море вне рабочей суеты, так как выходных у него не было, а вечером на это попросту не оставалось сил.

Работа государственным служащим в любом городе Четвёртой Империи тяжела, предполагает недюжинную долю ответственности и помноженную на неё исполнительность. Десятый год службы Заснувшего говорил о том, что он всецело соответствовал этим критериям. Высоко оценивая его заслуги, однажды ему даже вручили премию “Мэр года”, хотя он себе признавался, что до конца и сам не понял, почему. Парадоксально, но, несмотря на колоссальный объём выполняемой им работы по городским делам, направленным, как он искренне считал, на улучшение качества жизни горожан, город не становился красивее и удобнее, не нравился горожанам и, что удивительно, ему самому. В этом плане от горожан его отличало лишь положение, обязывающее говорить либо только то, что вызывало бы у них исключительно положительные эмоции, либо что угодно в зависимости от обстоятельств, только не личное недовольство. Ибо как бы плохо по факту не обстояли дела, во властной среде оно негласно считалось моветоном.

Сегодняшнее же утро ничем не отличалось от предыдущих, кроме того, что, едва встав с кровати, Пётр Иванович обнаружил себя в крайне тоскливом расположении духа, точнее сказать, гораздо более тоскливом, чем обычно. В последнее время тоска накатывала на него всё чаще, и с каждым разом она становилась гуще и мучительнее.

“Наверное это из-за вчерашнего, – нехотя одеваясь, сам себе объяснял он. – Ну кто додумался иконы из пластика делать? Чем дальше, тем хуже, ей Богу! Интересно, крестики на груди они тоже пластмассовые носят? И я ещё со своей речью, как идиот, мол, “это важное событие”, “духовное развитие горожан и моряков”, “патронаж церкви”, “архиерей приехал из метрополии”, “уникальный иконостас”, “финансирование напрямую из имперской казны”. Посмотрите!” – он в шутку раскинул руки перед зеркалом в прихожей. “Тьфу! И почему все улыбались?”

Для ясности: накануне днём Петр Иванович был приглашён на открытие молельной комнаты в здании морского порта, где ему предстояло дать торжественную речь, но увиденное заставило его изрядно понервничать. Речь всё же пришлось дать, но завершив её, он испытал сильное чувство стыда, до тошноты, даже закололо где-то под рёбрами. Благо, к утру его состояние нормализовалось, давление выровнялось, а глаз перестал дёргаться.

Да и в целом какого-то особого разочарования в наступившем дне у него не было, даже несмотря на ощущение накатившей тоски, факт наличия которой, независимо от степени её тяжести, в силу привычки уже прошёл стадию принятия.

“Всего лишь очередной День Бобра! – успокоил он себя. – Что вчера, что сегодня – один хрен”.

И вот он уже готов был войти в “морскую” комнату для совершения своего утреннего ритуала у окна – при параде, кряхтя, обувшись в прихожей, стоя с кружкой остывающего кофе у открытой двери, как вдруг его внимание привлекло отсутствие затхлости и спёртости наполнявшего комнату воздуха. Этот запашок уже был частью ритуала, ведь именно с его вдыхания и начиналось всё действо, поэтому не заметить его отсутствия Пётр Иванович не мог.

Дышалось непривычно, или, как отметил сам мэр, непозволительно легко, будто с груди сняли сдавливавшую её долгое время рубашку, надетую не по размеру. Спустя мгновение дуновение отрезвляющей свежести мягким, но в тоже время настойчивым приятным потоком обволокло его лицо, изъеденное узором морщин, оставленных в наследство усталостью, гримасами злости, обиды и негодования. Комната будто выдохнула невидимые лечебные пары в сторону хозяина, и Петру Ивановичу волей-неволей пришлось их вдохнуть.

По всей поверхности его тела начало растекаться тепло и неведомое до сего утра воодушевление, вмиг испарившее прочь тревожащую тоску. Мимолётом ему даже показалось, что он помолодел лет на тридцать.

Последовавшее же за этим событие абсолютно выходило вон из ряда его представлений о реальности. Вслед за потоком свежести из глубины комнаты на Петра Ивановича вырвался плотный луч золотого света, настолько яркого, что казалось, будто рассвет, которого по утрам зимой здесь так ждут горожане, сегодня решил начаться именно с квартиры мэра. Тот же, в свою очередь, оцепенел от увиденного:

“Что за…?! – поражённый и испуганный вскрикнул он. – Откуда свет?! Я же лампочек тут лет пять не вкручивал… Пожар? Шаровая молния? Атомная бомба?” – молниеносно начал перебирать в голове он.

Свет слепил так сильно, что ему пришлось закрыть глаза ладонью. Вторая рука перестала слушаться и не удержала кофейную кружку. Глухой удар керамики о паркет был где-то далеко и на фоне пугающего явления остался не замеченным.

Когда первая волна эмоций спала, и любопытство взяло-таки верх над испугом, Пётр Иванович решился войти в комнату навстречу яркому лучу, но прежде, ссылаясь на необъяснимое желание разуться, машинально прижал один ботинок к другому и освободил от них ноги, оттолкнув затем от себя в сторону. Он сделал шаг через порог комнаты и, словно охотник, что боится упустить добычу, начал медленно продвигаться к источнику света, теперь уже абсолютно очарованный совершенной красотой его золотистых переливов.

Сила излучения казалась невыносимой. Ладонь, что защищала глаза, перестала быть существенным препятствием для стремящегося из глубины комнаты золотого свечения. Пётр Иванович зажмурился, но и это не помогло. Луч будто был не снаружи, а уже внутри него, проникая сквозь закрытые веки, разливаясь по всему нутру.

Тело мэра безболезненно вибрировало на какой-то запредельной частоте. В центре луча его взор различил вращающийся световой вихрь, в котором начало проявляться нечто, напоминающее по форме глаз с голубой радужкой и белым, разбрасывающим во все стороны золотые искры, зрачком.

Время остановилось. Зрачок заволокло серебристой дымкой, которая, затем застыв, обернулась чистейшим зеркалом, отражающим уставшее и пребывающее в растерянном изумлении лицо Петра Ивановича. Отражение вдруг зарябило, как если бы на старом телевизоре забарахлил сигнал, а в ушах затрещало, отчего мэру захотелось закричать, но получился лишь глухой прерывистый хрип. Рябь отражения калейдоскопом начала менять причудливые цветные узоры и трансформировалась в новое изображение. Теперь зеркальное полотно зрачка показывало Петра Ивановича в полный рост. Смотря вдаль, он стоял на палубе корабля под мачтой, державшей полные ветра паруса. Бросались в глаза его расправленные волевые плечи и гордо приподнятый подбородок. Будто уверенный в маршруте, команде и снастях опытный капитан, он пребывал в покое. Что-то щёлкнуло, и картинка опять сменилась. Показалась панорама вечернего моря и отдалившийся, уже плохо различимый силуэт корабля, манимого солнцем по золотистой дорожке расплескивающегося на волнах заката. Силуэт, расплываясь в массе воздуха, будто мираж, сжался в точку, пропавшую где-то в середине прячущегося за горизонтом солнечного диска. Едва слившись с ним, корабль в одно мгновение взорвался всепроникающим светом, прекратив видение мэра.

“Сегодня!” – громом раздался голос из ниоткуда.

Пётр Иванович открыл глаза и их вновь ослепило. Луч в комнате никуда не исчез, он всё ещё исходил из стены напротив него. Обнаружив, что всё это время ноги без сознательного участия хозяина самостоятельно продолжали двигаться вперёд, он перепугался: “Сколько я уже иду? Почему комната не заканчивается?”

Пётр Иванович размахивал перед собой рукой, так как попросту не видел, куда идёт, и в момент, когда она соприкоснулась с чем-то твёрдым, яркость луча начала сходить на нет. Мэра остановила стена. Тускнеющий свет исходил от неё откуда-то сверху. Он задрал голову, когда свечение померкло, дав, наконец, возможность осмотреть предполагаемый источник луча. Взгляд остановился в том месте на стене, где сквозь образовавшуюся от яркого света пелену на глазах виднелось лишь едва заметное на фоне грязных обоев желтовато-коричневое пятно. Пришлось сфокусировать зрение, чтобы разглядеть его получше. И спустя несколько секунд на месте пятна стал отчётливо виден тот самый старообрядческий крест, никогда ранее особо не привлекавший его внимание. Скудными бликами на потемневшей бронзе он отражал свет лампочки, висевшей под потолком в прихожей за спиной мэра. Не было больше ни свечения, ни золотых переливов, вернулись затхлый запах и знакомый стенам морской комнаты мрак.

“Ну, и что это было? – громко и обескураженно спросил мэр, оглядываясь вокруг и адресуя вопрос стенам комнаты и одиноко стоящему дивану как единственным свидетелям произошедшего. – Перепады напряжения, или у меня потекла фляга?” – пошутил он, а губы растянулись в неуверенной усмешке.