Его позвали, одели, накормили, поручили заботам пожилого, сутулого завхоза отряда дяди Васи, мастера на все руки. Он мог починить сапоги, исправить лошадиный хомут, сшить штаны и смонтировать деревянную подставку для пулемёта.
Дядя Вася, пошевеливая пушистыми усами, нагрел воды в котле, в палатке вымыл мальчишку в большом ведре. Качая головой, вылил под дерево грязную воду, пахнущую чем-то кислым. Укрыв своей шинелью, уложил подростка спать, вложив в его ладошку замызганную, каким-то чудом сохранившуюся карамельку.
Позже в отряде узнали, что в начале зимы каратели сожгли Лёшкин дом в деревне Богородицкое вместе с матерью и двумя младшими братишками. А он спасся. С хромым отцом, у которого был белый билет и освобождение от военной службы по инвалидности, они в тот день, услышав, что должны прийти немцы, ушли за тридцать километров в соседнюю деревню Староселье. Отец боялся, что немцы их угонят на работы в Германию.
– Так чего вы в деревню подались? – недовольно пробурчал дядя Вася. – Здесь же в каждой деревне немец сидит! В лес надо было уходить!
– Так отец так решил, – пожал плечами Воробушек, грызя ногти. – А в Староселье немцы пришли. Кто-то им донёс, что в деревне партизаны прячутся. Так они из пулемётов… Прямо по людям…
Он замолчал, передёрнул плечами:
– Я спрятался за колодец, а отец не успел. В брюхо ему попало…
– Ох, скверно! – покачал головой дядя Вася.
Лёшка наклонил голову. Перед его глазами мелькнуло искажённое лицо отца, его руки, схватившиеся за живот. Батя дико кричал, пытаясь удержать вываливающиеся наружу кишки. Потом скорчился, прижал коленки к груди, затих. Пацан оцепенело сидел на корточках, глядя на растекающуюся под отцом кровавую лужу, его сжатые искусанные губы.
Отец был похож на истерзанного воздушного змея, которого они вместе запускали в начале лета. Тогда до позднего вечера они строгали планки, резали бумагу, клеили листы, рисовали карандашом человеческое лицо с носом, глазами и улыбающимся ртом.
Утром, едва взошло солнце, вышли на луг. Лёшка побежал по росе, разматывая бечёвку, а отец, хромая, засеменил следом, держа змея в руке и подбрасывая его вверх. Резкий порыв ветра сначала поднял воздушного змея на высоту, а потом бросил вниз. Лёшка не смог его удержать. Змей упал на краю деревни на частокол, за который загоняли скотину. Когда он подбежал, перед ним лежала измазанная навозом бумажная голова, на месте глаз – рваная прореха, а вместо смеющегося рта – чёрная дыра.
Очнулся Лёшка, когда увидел, что снежинки, падающие на лицо отца, не тают, а глаза его остекленели. Он испугался, отпрянул. Так и не смог дотронуться до отца, опустить ему застывшие веки. На следующий день он вернулся в родную деревню, от которой осталось одно пепелище. Выжил только дед Матвей, спрятавшись в силосной яме.
Дядя Вася к Лёшке относился как к родному. Это он первым в отряде назвал пацана Воробушком.
– Какой я Воробушек?! – услышав это прозвище, возмутился Лёшка. – Мне уже скоро четырнадцать!
– Ха! – усмехнулся дядя Вася, проводя тяжёлой рукой по непослушным, торчащим в разные стороны жёстким волосам мальчишки. – А кто же ты? Посмотри-ка на себя: от горшка два вершка, тощий, как былинка засохшая. Да ещё взъерошенный, как воробей. На-ка, возьми, – он вытащил из кармана засаленной телогрейки и протянул Воробушку складной перочинный ножик, – подарочек. Мои-то пацаны любили ножички во дворе покидать. Эх, как там они? – выдавил он с тоской. – Уже полгода от них ни слуху ни духу…
