С высоты преподавательской трибуны он выгладил весьма статно и казался харизматичным: когда его окликали другие члены комиссии, он артистично жестикулировал и говорил красноречиво.
На самом деле я очень уважала старость. Но полностью доверять людям, которые родились во времена коробочных телефонов и машин, работающих на взрывоопасных веществах, я не могла. Их детство пришлось на трудные и кризисные времена человечества, а их старческий консерватизм постоянно тянет нас назад. Я никогда не понимала, как можно хвалить времена, где человек сам убирал улицы, бессмысленно тратя свое время, вместо того, чтобы скинуть эту незамысловатую работу на обслуживающего андройда. И если углубляться в историю, я могла бы привести сотни примеров в пользу того, что пожилым людям не место в нашем мире. Как бы цинично это не звучало, но прогресс в двадцать первом веке шёл слишком быстро, чтобы старый человек смог принять наш мир таким, какой он есть сейчас и не пытался вернуть «старые добрые времена».
Самый щуплый и молодой преподаватель из состава комиссии подозвал меня через микрофон:
– Лия Хартман, прошу Вас, к нам поближе.
Эта огромная зала была пустой, и я не знала, какое место занять, поэтому села в самом центре. Я внимательно осмотрела комиссию: тот, что был с краю, самый первый, казался довольно сутулым и неуверенным. Но среди остальных он точно был самым молодым. Второй же был предельно внимательным и постоянно листал дубликаты моих документов. Женщина улыбалась и производила доброжелательное впечатление. Пожилой преподаватель, кажется, смотрел враждебно.
Мне задавали вопросы. Это делали все, кроме профессора. Он внимательно слушал, пристально смотрел на меня и молчал. Это, конечно, сбивало меня во время разговора, но я старалась просто взирать на кого-то другого. Периодически мне казалось, что у старичка какие-то проблемы. Возможно, у него болит голова или живот. Он часто смахивал пот со лба, поправлял черный галстук, чесал седую бородку и поглаживал себя по волосам. Как же сильно он отвлекал.
Когда время переговоров перевалило за сорок минут, мы наконец-то подобрались к самому главному.
– Значит, вы окончили ту самую знаменитую гимназию? – уточнила женщина.
– Да.
– Полагается, вы вунд? – Подхватил участник комиссии в середине.
– Да. И я хочу отметить, что для вундов существуют исключения по возрастным ограничениям.
– Мы это знаем. – Ответил первый. – Однако, несмотря на ваши умственные способности вам, как бы это сказать… мм… может не хватить жизненного опыта… в трудной ситуации.
– Правильно вы говорите, мистер Рихтер, – подхватила женщина – девочка может просто растеряться на практических занятиях.
– Прошу Вас, – я поднялась – уважаемая комиссия, я сдала вступительный экзамен на самый высокий балл, дайте мне хотя бы шанс, и я покажу, что и на практике я способна на многое.
– Присядьте, мисс.
Я вернулась на место.
– Ваши слова звучат довольно убедительно, но как мы можем рисковать? – рассуждал второй. – Что если вы совершите непоправимую ошибку?
– Господин Шрёдер, – наконец-то вмешался пожилой профессор, – Вы хотите сказать, что не рискуете, когда берете на обучение всех остальных студентов?
– К чему вы клоните, профессор Мейер?
Пожилой снова принялся жестикулировать:
– Ежегодно мы набираем на первый курс порядка пятидесяти студентов. Половина из них отваливается в первом семестре из-за своей явной непригодности к профессии. Но вы продолжаете с уверенностью заявлять, что малолетним вундам, прошу прощения мисс Лия, – он снова странным взглядом посмотрел на меня – здесь не место, что их детский разум не выдержит наших испытаний. Но вы посмотрите на эту девочку. Вы действительно считаете, что она способна расколоть на части вселенную? Я вижу собранного и готового к серьезной работе человека, который не станет брать на себя непосильную ответственность, а ошибки, которые она будет совершать во время учебы, будут не серьезнее, чем ошибки остальных студентов.
