Предсказуемо.
Тому, кто никогда не испытывал такого, просто не понять, как это. Липкая волна жара. Она расползается по телу, с приятным, колющем онемением. И все мысли, все желания сводятся только к одному: унять зуд. Прояснить мозги. Снять это тяжёлое оцепенение, которое тёмной пеленой застилает глаза.
Ты не можешь думать. Не можешь дышать. Не можешь жить. Хочется просто бросить с себя эту ношу. Стать снова нормальным. Обычным.
До Нади была Рыжуля. Мягкая, аппетитная, податливая. Она манила меня своим запахом и открытостью. Но дурочка влюбилась. А любовь — это всегда отрава. Я не встречал ещё такой девушки, которая была бы готова отдаваться по любому желанию. Быть способной утолить мой голод. И не задавать глупых вопросов. Не страдать. Не думать ни о чём.
Это марафон. Марафон на выносливость. Бесконечный бег и борьба с самим собой. Насколько хватит? Куда добегу? И что будет в конце?
А первой была Катя. Катя, Катерина, нарисована картина… С неё действительно можно было картины рисовать. Я же был способен только прокручивать в голове свои пошлые, грязные мысли с её участием. Из всех девушек, что были тогда рядом, только она вызывала такое адское желание. Именно с Кати начался мой марафон. Ту похоть, что она разжигала, невозможно было отбросить в сторону, невозможно было просто смириться с ней.
Это как жажда. Безумная и безжалостная. Она иссушает, сводит с ума.
А когда ты чахлый недомерок, усыпанный прыщами, сложно добиться признание не то, чтобы у первой красавицы школы, а вообще у любой девушки. И истеричная мать, страдающая коленопреклонением и расшибанием лба, не добавляет популярности.
Поповский сыночек.
Отличное прозвище для меня, плюющегося ядом на всё, что хоть как-то связано с религией.
Нет, мой отец не был священником. Я вообще его не помню. Он ушёл слишком рано, не выдержав бесконечной нервотрёпки и нытья. Вся мощь материнской любви, помноженной на одержимость, рухнула на озлобленного, обиженного всеми и вся подростка.
Катя…
Для неё я был пустым местом. Фриком, идиотом и страшилищем. Объектом для насмешек и бесконечной травле. Может быть, я бы плюнул на всё это дерьмо, творившееся в моей жизни. Одной обидой больше, одной обидой меньше.
Но Катя!
Как я её ненавидел. С каким остервенением представлял в своей голове все те приятные, пусть и гадкие вещи, которые я сделал бы с ней. Каждый вечер представлял себе искажённое болью лицо, как ей было гадко и хорошо со мной. Чтобы она умоляла меня продолжить. Я пытался вообразить, какое же её тело на ощупь. Какая у неё кожа. Как она пахнет…
Только вот похоть не унималась.
Ни до, ни после я не онанировал так рьяно и так много.
Только не знал, что загоняю сам себя в ловушку. Она захлопнулась быстро. Бег начался. Он продолжался, вынуждая меня ускоряться.
Порно. Оно влилось в жизнь само собой, делая фантазии более яркими и живыми. Теперь я точно представлял, что и как хочу сделать с Катей.
Катя…
Даже сейчас иногда бывает такое, что я представляю её себе, когда день выходит совсем неудачным. День без секса — и я чувствую ломку. Голова начинает плохо соображать. Всё туманится. Злюсь, раздражаюсь. Бешусь. Схожу с ума.
Трудно себе представить последствия большего воздержания.
Но до этого и не доходило.
— Макс? — голос Сашки был слишком взволнованным.
Я держал бумажный стакан с кофе в руке и невидяще смотрел вперёд.
— Макс? Ау? — щелчок пальцами. — Система зависла? Синий экран смерти?
