Синеглазке захотелось спросить, когда они снова встретятся, но она вспомнила, что замужем. Напоследок оглянулась через плечо. Скиталец шагал вдоль улицы, не оборачиваясь. По движению головы было ясно: он поёт.
***
Дома тихо: Брюс ещё не пришёл, Лили спит. Но тут же просыпается с вопросом: «А кошки колбаску любят?». Синеглазка знает, откуда ноги растут: вчера у них на работе, в Модном Доме, давали праздничные наборы с копчёной колбасой.
– Конечно, любят. Спи.
Но дочка жалобно пищит: «Мяу». Приходится доставать колбасу и резать её тонкими ломтиками. Это уступка. Заглаживание вины, которой ещё не было. Впрок.
Ночью конь пытается её догнать. Но Синеглазка несётся мимо на паруснике с туго натянутым бом-брамселем. Дует попутный ветер, на гюйс-штоке полощется голубой, в мелкую клеточку, флаг, скрипят шпангоуты.
А конь мчится вдоль берега и тоскливо ржёт, отставая.
Парусник качает волнами, всё выше, выше…
Брызги попадают в лёгкие, она задыхается.
Это морская болезнь… Это морская болезнь…
Это…
Морская…
Болезнь…
***
Прошёл месяц. Скиталец не появлялся, и болезнь прошла.
Этой ночью уже никакого парусника не было. Она лежала в высокой траве и слушала перестук копыт. Конь промчался мимо, не заметив её. И тогда она испугалась и крикнула: «Эй, ты куда!».
Он вернулся. Он так обрадовался! Думал, что навсегда потерял свою ловкую наездницу.
Они летали всю ночь, разгорячённые, мокрые. Падали в воздушные ямы и вновь продирались сквозь блестящую от росы траву. Когда показалось море, конь легонько куснул Синеглазку зубами и сказал голосом Брюса: «Ненавижу море, от него морская болезнь».
А она любит море, любит…
Проснулась среди ночи и уже больше не спала. Ей всё чудилось, что в окно кто-то стучит: «Тук-тук, тук-тук». Но кто может стучать – пятый этаж?
На следующий день, выходя из трамвая, заметила пшеничную голову.
Он стоит у водосточной трубы и держит в руках веточку. Ни одного шага навстречу, просто стоит и смотрит, как она идёт к своему дому. Даёт возможность выбора…
***
Они молча идут к парку, словно катамаран, рассекая толпу. Он держит её за руку и время от времени сжимает, как бы говоря: «Видишь, я пришёл». А потом, на скамейке, коротко и убедительно объясняет – ничего не получится.
Он ей не подходит. Да он никому не подходит. Была жена. Ушла, не выдержала. Квартиру отдал ей, на что ему? Теперь иногда ночует у мамы на раскладушке в кухне. Или у друзей. Но это зимой.
– А летом?
– Летом тепло. Мне одному ничего не надо. Я вольный ветер, я Скиталец.
У него нет денег, он нигде не работает. Бродит по свету.
– А ты можешь не скитаться? Жить, как все живут?
– Не знаю. Давно не пробовал.
Если кого-то любишь, можно всем поступиться, лишь бы рядом быть.
Если любишь…
***
Трамвай везёт их долго-долго. Наконец, вырывается из тоннеля блочных стен на берег озера. Настоящего озера, с мостками, камышовыми кулисами по бокам, песчаным пляжем. А справа – другое озеро, за ним – третье.
Они на Озёрах.
Последние тёплые дни осени, за которыми только дожди, холодные скамейки и мусор опавшей листвы. А потом – белая, равнодушная зима.
Но пока – почти лето.
И они – почти вместе.
Он достаёт из рюкзака десяток картофелин, полбуханки хлеба, соль в спичечном коробке.
– Будем печь картошку. Сначала наберём сосновых шишек.
Они ползают на коленках по скользкому ковру иголок. Собирают растопыренные шишки в старенький рюкзак. Встречаясь руками, вздрагивают: бьёт током.
