– Марфа Ильинична, так ведь он проиграл!
– Шемякин, выйдите из класса за то, что играете на уроке.
Вовку дважды просить не надо. Он собирает свои тетрадки.
– Емеля, айда!
– Нет, Емельяненко останется в классе.
С видимым сожалением Шемякин выходит.
Учительница снова обращается к несчастному Нековальскому, который все это время стоит, переминаясь с ноги на ногу:
– Нековальский, sagen sie mir, bitte, um wievie Uhr stehen sie auf?
Дверь отворяется и в щель просовывается всклоченная голова Шемякина:
– Емеля, выходи!
Марфа Ильинична сердито оглядывается, но дверь уже захлопнулась.
– Марфа Ильинична!
– Ну, что еще, Емельяненко?
– Можно выйти, я чернилами облился, – и он показывает ладонь, на которую только что выпустил баллончик чернил из авторучки.
– Ничего, посидите, не маленький.
– Так ведь, щипит! – Витька корчит страдальческую мину.
– Ладно, отправляйтесь за своим дружком, только папку оставьте. Уроки еще не закончились.
Класс тихо воет от восторга.
Через минуту, выглянув в окно, я вижу, как они направляются через школьный двор на пятачок – так зовут площадку над спуском к морю – маленький ершистый Шемякин и большой, согнувшийся вопросительным знаком Емельяненко – комичная пара.
Марфа Ильинична отпускает, наконец, Мишку.
Он некоторое время продолжает стоять, и, вытянув шею, наблюдает за движением пера в графе журнала.
Расцветает, показывает на пальцах: «три» – и бодрым шагом отправляется на место.
Я еще некоторое время смотрю в окно, затем перевожу взгляд на парты, пробегаю их и останавливаюсь на одной.
Потом снова в окно, и опять на эту парту.
Привычный маршрут.
Скоро месяц, как мы вернулись из колхоза, а это наваждение все не отпускает.
– Ты чего? – это Толя Кулиш, мой сосед по парте, очевидно, и он заметил.
– А? Да так….
Отыскиваю промокашку, торопливо пишу несколько строк.
Протягиваю записку Толе:
– Передай, вон туда.
– А прочесть можно?
– Читай, пожалуйста, ведь это шутка! – но уши у меня начинают подозрительно гореть.
Когда записка шлепнулась к ней на парту, Клава, вздрогнув от неожиданности, захлопнула книгу.
Нахмурив брови, начала читать, потом не выдержала, прыснула от смеха и толкнула соседку.
Посмеиваясь, они начали читать мои каракули, затем принялись глазами искать автора.
Я, разумеется, отвернулся, но предательские уши выдали меня с головой.
Все так же хихикая, девчонки достают по листку бумаги и начинают писать, очевидно, ответ.
На это уходит оставшаяся часть урока.
Как обычно, перемену мы проводили на пятачке.
Курильщики курили, а не курящие, вроде меня, слонялись без дела. В класс заявились после звонка, но, поскольку нас было многовато, географичка не стала применять репрессии.
На моем месте на парте лежала давешняя промокашка.
На обороте несколько аккуратных строчек.
Внутренне ликуя, я хватаю новую промокашку, но тут вмешиваются обстоятельства непреодолимой силы.
Прощать что-либо не в характере нашей учительницы географии.
Мы зовем ее «Лисичкой», за то, что она вся такая остренькая и быстрая.
– Так, – говорит она, открывая журнал на нужной странице, – сегодня отвечающих и искать не нужно – вон сколько у нас опоздальщиков. Ну-ка, Кумохин, бери указку!
С неспокойной душой отправляюсь к доске.
Сегодняшний вызов у меня не предусмотрен.
Только на прошлом уроке я тянул руку, и, получив «пять», рассчитывал на две-три недели спокойной жизни на уроках географии. Обычно, этот метод себя оправдывал. Да, где угодно, но только не у Лисички. Теперь остается надеяться только на свою память.
