«Ничего, – подумал я,– наверное, здесь спрятан особый смысл, если его так трудно понять. Образуюсь немного – тогда и пойму».
Зато Энгельс был отчетливо понятен. Выходило, что законы истории уже открыты, и они укладываются в формулировку о смене общественно-исторических формаций.
Я снова возвращаюсь к «Эпилогу». Тогда могло показаться, что вопросы в романе задает не очень знающий человек, да и терминология у него явно хромает. Но вот сейчас я просматриваю в интернете книги современных авторов по истории философии и нахожу в мыслях Толстого гораздо больше параллелей с современным пониманием проблем исторического развития, нежели это могло показаться раньше.
Шемякин и другие
Вспоминаю мою первую осень в новой школе. В тот год еще до того, как выпал снег, с моря задул пронзительный ветер и ударил мороз. По пути в школу я опустил уши на своей кожаной шапке-ушанке и то и дело отворачивался от сильных порывов ледяного воздуха. В классе было жутко холодно, и нам разрешили не снимать верхней одежды. Все ребята приходили с красными носами и щеками.
А два друга: Шема и Емеля, щеголявших в стильных кепочках, пришли с отмороженными, огромными красными ушами. Потом уши у них прямо на глазах завяли и обвисли, как мокрые тряпочки, и их отправили домой.
Больше всех среди относящихся ко мне с неприкрытой враждебностью я опасался Шемякина. Он был дерзок, жесток и безраздельно верховодил буйным классом. Однако он ничем не проявлял своего отношения ко мне, а после происшествий в девятом, я неожиданно очутился в одном с ним лагере.
У Шемякина умер отец, и он был вынужден работать и продолжать учебу в вечерней школе. Но в нашем классе учился его лучший друг – Витя Емельяненко, и, когда он заходил к нам, все продолжали считать его своим.
Когда у меня появилась весельная лодка, мы несколько раз ходили в походы с ночевкой по Днепру. Четвертым у нас был Миша Нековальский – удивительно сильный и добродушный парень. Однажды он на ровном месте умудрился сломать мне весло, так что весь обратный путь оставшимся веслом греб я, а ему пришлось против течения загребать на корме доской.
Здесь Шемякин уже и не думал командовать, по вечерам пел под гитару грустно-смешные песни, и даже не сопротивлялся, когда я настаивал на том, чтобы перед отплытием мы каждый раз приводили в порядок очередной островок.
Я расту
В конце лета, как раз накануне учебного года мы получили квартиру на Спецстрое.
Новый дом был чудесный, из белого кирпича, пятиэтажный, а еще лучше была наша трехкомнатная квартира – распашонка на третьем этаже.
Как удивительно было иметь собственную комнату с видом на море, в которой и было всего-то мебели: старая кровать с растянутыми от времени пружинами, тумбочка с моими книжками и старый письменный стол.
А еще в квартире был туалет и ванная комната с титаном, который можно было нагревать дровами и принимать душ или ванную в любое время, а не ходить в городскую баню по субботам.
Письменный стол я поставил у окна. Стоило мне оторваться от книги, бросить взгляд в окно, и я в любое мгновение мог видеть море. Оно согревало мне душу, даже если я не думал о рыбалке, а просто смотрел на этот тихий голубой простор.
Так продолжалось целых два года.
А потом я поступил в институт, и в моей комнате поселилась сестра, и я еще несколько лет не смотрел в окно этой комнаты.
А когда я однажды все-таки посмотрел в это окно, то моря я больше не увидел. Выросшие за это время сосны напрочь заслонили этот так притягивающий меня когда-то вид.
