– Не надо денег. Денег не надо.
Брим-Бом безмятежно ей улыбнулся, а Борис задом выполз из-под вагончика и продолжал так двигаться, пока не уперся в бак с водой. Борис не мог избавиться от неясного ощущения, что произошло нечто важное, о чем он должен обязательно кому-то сообщить.
– Что случилось? – уставился Брим-Бом на Бориса.
– Там, – указал Борис под клетку с птицами, – желтый медведь. Я его видел собственными глазами.
Это звучало так неубедительно, что Борис не поверил сам себе. Чтобы поверить самому себе, он хотел еще слазить под вагончик, но тут зарычал лев. Это куда серьезнее, чем повизгивание мартышек.
Борис поднялся и поспешил ко льву.
– Понятно…
Оказывается, лев переживал не за себя, а за оленя, клетка которого находилась напротив его.
Около оленя стоял старик и пытался поговорить с животным. Олень слушал, шевелил ушами, но голову не поднимал. Да и не мог он этого сделать, потому что рога, проросшие сквозь прутья на улицу, застопорили голову в очень неудобном положении.
Петрович усердно тянул за цветные, от бантиков, рога вверх.
– Вы зачем сюда пришли? – голос прозвучал очень резко.
Старичок вздрогнул, оглянулся. Толстяк стоял рядом и пытался пузом оттеснить Петровича от священного животного.
– Дак это… жалко скотину.
– И поэтому вы решили оторвать ему голову?
– Это ж морока какая, всю жизнь видеть звезды только в лужах.
Толстяк оглянулся, ему очень не понравилось стариковское сердоболие.
– Дед, ты организовал очередь. У каждого человека есть сокровенное желание, а ты мешаешь. Нехорошо.
Дед оглянулся – рядом никого не было. Элис топталась у клетки с волком. Дед хотел поспорить с толстяком, но решил не тратить сил и времени, и вместо этого сказал совсем другое.
– Вы кто?
Борис издал какой-то странный звук, похожий на жужжание пчелы, и шагнул вперед.
– Я требую, чтобы ты покинул зверинец.
– Не очень-то вежливо.
– Дед! Если есть желание – загадывай, если нет – уходи.
– Есть! – Петрович вытянул из кармана синюю ленточку. – Я о квартире мечтаю. Это ж надо горемыке в такую историю вляпаться.
– Его история лучше твоей. Вот у него жильe есть, а у тебя – нет.
– Нет, – согласился Петрович.
– Во! Так кто из вас счастливее?
Дед завязал бант, призадумался:
– Ещe есть банты в продаже?
– Рубль! – Борис вытащил из кармана клубок мятых лент.
Петрович поменял денежку на красную змейку, завязал бант на рогах оленя. Поглаживая мягкую шeрстку на лбу, грустно добавил:
– За твою свободу. М-да, у каждого своя история.
Историю оленя никто не знал, даже он сам. С детства он помнил только обрывки беспокойного сна, повторяющегося каждый день. Самый удивительный фрагмент – тeплое молоко матери, оно скапливается в уголках его губ, скатывается по щеке, а мамин шершавый язык ловит струйку, еe мягкие губы касаются лба, целуют нежно, долго, тепло. А потом время разорвало жизнь по линии горизонта; мать ушла туда, а он остался здесь. После этого завыла утомительная песнь одиночества. В одну кучу свалились сотни молчаливых дней, тяжeлых ночей. Постепенно разрастались рога, искривлялась спина, глаза косили в поисках звeзд, живших в капельках росы. А кругом – ни врагов, ни друзей, только жуткий скрип колeс, пыль бесконечных дорог, сотни миллионов разных ног: в сандалиях, тапках, сапогах…
На противоположной стороне свирепо зарычал лев. Он коротко бил лапой по доскам пола, когтями снимал стружку и мотал головой.
