— Умрешь в одиночестве, — раздалось совсем рядом со мной. Я повернула голову. Матушка Епифания, держась за сердце, смотрела на призрачную сестру, продолжавшую: — Никто не будет плакать о тебе.
Что ответила матушка и ответила ли, я не услышала, потому что и передо мной возникла девушка с белой мраморной кожей и белыми же волосами. Я больше удивилась не ее появлению, а тому, насколько прекрасным и нежным было ее лицо.
— Все отвернутся от тебя, — сообщила она мне.
Сердце замерло, словно сжатое огромным кулаком, упало ледяным комом куда-то к пупку. Я судорожно схватила ртом воздух, осознав, что происходит.
Кто бы ни призвал этих призраков, они выуживали из души каждого самый потаенный, самый настоящий страх.
«Все отвернутся от тебя».
Я расхохоталась. Громко, неудержимо. Смеялась и не могла остановиться. Самое страшное уже случилось. А я жива.
Пока жива.
— Некромант пришел за ней! — завизжала Епифания, наставив на меня костлявый палец. — Найдите его!
Ну-ну, пусть поищут. Я злорадно усмехнулась. В толпе людей, в окружении домов, в любом окне, на любой крыше которой мог бы быть некромант. Если бы по магии можно было отследить сотворившего — может и вышло бы что-то, а так — иголка в стоге сена.
Но неужели он пришел за мной?
Нет, вряд ли. Кто бы ни затеял это безумие — явно не Дитрих и не ради меня. Никто не станет рисковать головой ради случайной знакомой.
Иначе как безумием происходящее нельзя было назвать. Толпа, поначалу казавшаяся бурой и однородной, побелела от бессчетного числа призраков. Многоголосый вой, в котором уже нельзя было угадать ничего человеческого, летел над площадью, отражался от стен домов и возвращался жутким эхом. Люди побежали, но в таком скоплении народа бежать было некуда. Вопли становились все громче — началась давка. Кто-то, обезумев, ломанулся к эшафоту, и инквизиторам, окружившим его, стало не до некроманта — выставив щиты, они пытались сдержать напор.
Опомнившись, я задергалась. Кто бы ни затеял это безумие, какие бы цели он ни преследовал, я буду полной дурой, если не попытаюсь сбежать. Преступница я или нет, сгубила ли душу навсегда или есть еще возможность вымолить у бога прощение, какова бы я ни была, я хотела жить.
Веревки впились в мои запястья. Я закрыла глаза и постаралась сосредоточиться, призывая огонь. Зашипела, когда пламя обожгло руки. Ничего. Это все же не костер. Немного потерпеть…
— Ты! — воскликнул Первый брат, вспомнив обо мне. — Все из-за тебя!
Лицо его исказилось ненавистью. С рук слетел сгусток пламени, устремился ко мне.
Я рванулась. Веревка лопнула, напоследок ободрав ожог на запястье, кажется, до самой кости. Я пошатнулась, но все же смогла восстановить равновесие, выставила перед собой ладони, уплотняя воздух, собирая щит — пожалуй, единственное известное мне боевое заклинание.
Огонь расплескался по невидимой поверхности, я вскрикнула от жара, но удержала заклинание. Пламя стекло на бревна под моими ногами, они занялись. Я выпустила щит, и освободившийся воздух сдул пламя.
Первый брат качнулся ко мне. Следовало бежать, но ноги все еще опутывала веревка. Чтобы высвободиться, надо было нагнуться, а это означало отвести взгляд от инквизитора. Даром что я понимала: мне с ним не тягаться, в лучшем случае отсрочу конец на несколько мгновений.
Из-за края помоста появился алый капюшон. Палач протянул руку, схватив Первого брата за лодыжку. Тот глянул вниз сперва недоуменно, дернулся. Лицо его исказилось болью. Палач продолжал тянуть его, и Первый брат с криком упал. Что-то хрустнуло. Инквизитор лягнулся, попав точно в капюшон, голова палача мотнулась, но хватка не разжалась — он неумолимо продолжал тащить Первого брата с помоста.
