Сердце под подозрением - страница 2
В девятом часу Холмский сменился, подвез Лию к дому, подмигнул ей на прощание и отправился к себе. В свое тихое болотце, в тоску и одиночество, которое он с легкостью для себя смог перевести в статус комфортного существования.
Два года уже прошло, как с ним нет Риты. Пятьдесят лет, считай, вместе прожили. С первого класса дружили, сразу после школы расписались, в мединституте вместе учились, работали в одной больнице, он доставлял пациентов, Рита их лечила. Она сделала карьеру, он – нет. Жена стала главным врачом, а муж так и работал на скорой, в постоянном контакте с носителями острых инфекций. Рита заразилась коронавирусом и умерла, а он так и продолжал работать. Потому что без работы совсем тоска.
Дети уже выросли. Старший сын дом себе построил, младший живет в родительской квартире, у всех своя жизнь, приезжают иногда, навещают отца. Но сегодня никого не будет, можно с головой погрузиться в работу.
С домом все в порядке, ремонт капитальный сделали, железные трубы заменили на пластиковые, мебель обновили. Рита все собиралась на пенсию, да и Холмский хотел жить, не особо напрягая себя заботами по дому. А какие могут быть заботы с магистральной канализацией и централизованным водоснабжением? Трубы только крепкие поставь, чтобы не протекало. Отопление газовое, котел новый, зимой даже думать ни о чем не надо, да и вода летом греется без сбоев, в любое время дня и ночи душ принять можно. Но Илья Геннадьевич больше уважал баньку, дрова у него березовые, сухие, горят жарко и быстро. Но это все потом. Сначала огород. И на клумбе работа есть, обрезка, подкормка. Рита очень любила свои цветы. Завтра на кладбище надо будет сходить, пионы как раз зацвели, грех букетик на могилку не поставить…
Закончил Холмский в начале седьмого, банька к этому времени подоспела, помылся, убрался, зашел в дом, бросил в кипяток пельмени. Накрыл стол в гостиной перед телевизором, чистый, напаренный. Поставил перед собой графинчик с водочкой, двести граммов, больше ни-ни. Да больше и не захочется, он же не алкоголик какой-то…
Первые пятьдесят граммов приятно согрели кровь, вторые – энергией жизни растеклись по организму, третья стопка окончательно сняла усталость. А после четвертой затрезвонил телефон, звонила следователь Парфентьева. Она вежливо, но сквозь зубы потребовала сегодня же явиться к ней на допрос, даже время назвала – в девятнадцать тридцать. Принудительным приводом не угрожала, поэтому Холмский также вежливо и с открытой душой пообещал явиться завтра утром. Принцип у него, под градусом людям не показываться.
Требовательный тон следователя сдвинул его с точки душевного равновесия, но увеличивать свою норму он не стал. Выпил, посидел немного перед телевизором и отправился спать.
А утром, как и обещал, открывал дверь шестнадцатого кабинета. Гладко выбритый, хорошо одетый, голова легкая, дыхание чистое. А какое может быть похмелье после двух по сто? Если организм крепкий.
За столом, опустив голову над открытой папкой, сидела приятной внешности русоволосая женщина лет тридцати пяти, на плечах золотые погоны, звезды капитанские, но сверкали они как одна генеральская. Застывший взмах руки, в длинных пальцах остро заточенный карандаш, то ли женщина собиралась дирижировать оркестром, то ли разгадывала кроссворд. Но, скорее всего, она просто изучала материалы уголовного дела, папочка перед ней тонкая, видимо, следствие находилось в начале пути. Через горы и завалы других, прошлых и настоящих дел. Только на столе восемь папок, все на одной стороне ровной стопкой. Также папками с текущими делами была занята целая полка канцелярского шкафа. Полкой выше размещались архивные дела, в папках-регистраторах с отметками на широких корешках. На одних таких папках надписи отпечатаны на принтере, на других написаны небрежно от руки. Возможно, такой перепад – признак смены настроения. У школьников, например, это сплошь и рядом. Первое сентября начинается с почерка, близкого к каллиграфическому, потом желание учиться с чистого листа пропадает, и дальше уже как курица лапой…