Пациенты палаты от души посмеялись над воображаемым образом полуголого Тельмана Газизовича.
– А вы замечали, что болезни потеряли свои привычные очертания и…, как бы это сказать…, привычные методы борьбы с ними? – спросил, улыбнувшись, Тарханов. – Вот раньше как было? Все ясно. Все понятно. Если дизентерия, то горшок, черный чай и сухари. Или простуда. Тогда мед, лимон, варенье, банки и горчичники. При ангине – молоко, масло, мёд. Полежал пару дней. А сейчас? Месяц назад запершило горло. Через неделю сопли потекли. Потом кашель начал мучить. И вот ты тут, в больнице. И готовишься почему-то к клизме.
– Ну, знаете…, – вмешался Давлетгереев. – Раньше-то и медицина была на совершенно другом уровне.
Писатель, разгоряченный беседой, присел на краешек кровати, хлопнул себя по коленке.
– Да ладно совок вспоминать. Там, если честно, хорошего мало было.
– Скажу честно, и сейчас ни черта не лучше, – снова отозвался Давлетгереев. – Если судить по качеству и количеству нормальных и чистых туалетов, то не то, что в пятьдесят развитых стран не войдем, а останемся в пещерном веке. Можно сказать, только с деревьев слезли.
– Вы преувеличиваете, – возразил Тимур Алиханович, считавший своим долгом поправлять «сокамерников», вечно подтрунивавших над государственными делами. – Да и с каких пор государство должно за сортирами следить? Это дело частников.
– Ну да, понятное дело, вам не до них. Туалеты-то – это базис. А вы у нас – надстройка, – Тельман Газизович смешно изобразил нечто вроде поклонения монарху, – и бизнес, по-вашему, только навар гребёт. Лопатой.
– Подождите, – Тарханов в который раз пустился в разъяснения политики «партии и правительства», но пациенты стали отмахиваться от него.
– Да ладно… Хватит нам мозги пудрить, – с упреком высказался Ринат Олегович, уставший от дискуссий. – Лишь бы у народа последний кусок отобрать. Заколебали. Ничего не сделано, а шуму…
– Как это не сделано? – с вызовом спросил госслужащий. – Вы не видите общей картины. Да, соглашусь, сейчас сложно. Времена тяжелые, но мы делаем все возможное…
– Началась политинформация, – Артур откинулся в кровать и отвернулся к окну.
Писатель с усмешкой посмотрел на демонстративно отворачивающегося молодого человека и с укором сказал ему в спину:
– А, между прочим, вам, представителям молодого поколения, как раз и надо слушать умных людей. А то такую чепуху пишете, что диву даешься. Кто это читает?
Гарин развернулся и дерзко посмотрел на Султанова.
– Между прочим, – передразнивая мыслителя, ответил он, – нас как раз таки и читают. В социальных сетях тысячи людей. Если не миллионы. В отличие от вас, уже никому не нужных «ровесников Октября», блин…
И все поняли, что парень наступил на больную мозоль пожилого человека, который побагровев, мгновенно взорвался целой тирадой о роли и «месте классической интеллигенции в жизни общества», о «непонимании молодежи усилий современных по-настоящему пишущих людей» выразить свои взгляды на жизнь.
Этот спор вспыхивал не впервые, часто демонстрируя глубокую пропасть между поколениями и социальными группами. Дискуссия то возгоралась, то резко затихала, то съезжала на юмор и смех, но постоянное тление главной темы чувствовали все.
– Вот закончат, Артур, твоё обследование, поставят на учёт, и отправишься ты писать дальше всякий бред. Встал не с той ноги, посрал не туда, пожрал не то, что давали, – махнул на Артура рукой Тельман Газизович и попытался сплюнуть, но передумал. – Вашим писулькам одна дорога – в вечное забвение!
