Но всё же с Маргаритой я прощаюсь спустя полчаса, пообещав купить очередную побрякушку. Вкус у неё тоже так себе, но какое моё дело? Пусть носит что хочет. Её молчание обходится не так уж и дорого.
Когда я выхожу на улицу, уже темно. Лия ждёт дома. Ездила сегодня к своему фотографу: значит, можно не беспокоиться.
Каждый раз, когда об этом думаю, только усмехаюсь. Чудны дела твои, природа. Чтобы такого мужика и… Хотя таким, как я, намного лучше в этом случае.
Сажусь в машину и завожу двигатель.
Я люблю такой город, в свете неоновых огней, окон жилых домов и автомобильных фар. Есть в этом что-то успокаивающее. Кажется, что ты остаешься один на один с собственными мыслями, вычеркнув людей. День — время других. Ночь — твоё и только твоё.
Плавное течение мыслей прерывает звонок мобильного. Я бросаю взгляд на экран и еле слышно шиплю неразборчивые ругательства. Весь вечер разрушил, гад.
— Доброго вечера, — звучит голос Вольского, когда я всё же беру трубку. — Надеюсь, Кирилл, я вас не отвлекаю.
— Доброго, я за рулем.
— Прекрасно-прекрасно, — ни капли не смущается он, а я только гадаю, что ему нужно.
Вряд ли он звонит, чтобы поболтать со мной о звёздах. Хочет обсудить рабочие моменты? Тоже как-то сомнительно. Сколько работаю с Вольским, столько убеждаюсь в его тактичности: он не беспокоит партнеров вне рабочего времени. Понятное дело, речь не идёт о форс-мажорах. Но обычно Владимир старается вести себя очень деликатно и с пониманием.
— Что-то случилось? — осторожно спрашиваю я.
Хотя прекрасно знаю, что ничего такого произойти не могло. Рановато ещё.
— О, ничего такого, что навредило бы «Шторм-моторс», — заверяет он таким тоном, что мне тут же делается не по себе.
Компании ничего не грозит — это прекрасно, но Вольский не зря выделил именно её. Значит, грозит чему-то другому. Или кому-то.
В трубке повисает неприятная тишина — будто чёрное полотно, прячущее от чужих глаз жуткие тайны.
— Вы умеете обрадовать, — пытаюсь отшутиться, в это время соображая, что ему могло понадобиться.
— Я создан приносить людям радость, — сообщает он таким тоном, будто и правда в это верит.
И снова пауза, что начинает действовать на нервы. Я хочу рявкнуть, а то и послать нахала к черту, но не могу — сорвется вся работа. А то, что Вольский испытывает моё терпение, сомнений нет. Надо разобраться, что ему нужно.
— Не сомневаюсь, — цежу сквозь зубы, глядя, как переключается светофор с желтого на зелёный. — Владимир, не сочтите за наглость, но вы же звоните мне не просто так?
— Разумеется, — смеется он, и у меня по спине пробегают мурашки.
Предчувствие, мать его.
Я трогаюсь вместе со всеми, правая рука невольно сжимает руль так, будто он может исчезнуть.
— Приезжайте ко мне в гостиницу. Поговорим о вашей любовнице.
Мне становится нехорошо.
***
Здание напоминает круглую башню из стекла и бетона. У Вольского вечно тяга к выпендрежу, не может снять номер где-нибудь в скромном и приличном местечке.
Мне сложно объяснить, откуда возник страх. Совсем такой неприятный, мальчишеский, о котором никому не расскажешь. Слишком позорно. И нет, не потому что я слишком высокоморален, тут я иллюзий не питаю. Но если это выплывет наружу, неприятных разговоров не избежать. От Лии откручусь: она, конечно, не будет восторге, но я что-нибудь выдумаю. А вот Искандеров может не одобрить. Хотя черт его знает, может, и спустит. Как он сам к женщинам относится — давно известно.
